Исследователи бедности обращают внимание на один показательный нюанс.
На протяжении всей письменной истории – с античных времён по меньшей мере – элиты постоянно говорили о бедняках как о лентяях. Нежелание нищебродов работать было общеизвестной истиной ещё для «лучших людей» Афин и Рима. Из этой истины потомственно успешные граждане делали логичный вывод: бедняк есть какой-то второй, худший сорт человека. Эта идея самым наглядным образом выражена у прованского трубадура де Борна, почти тысячу лет назад отлившего в граните: «Нрав свиньи мужик имеет, жить достойно не умеет, люд нахальный, нерадивый, подлый, скаредный и лживый».
При этом в культуре самих бедняков (в большинстве случаев дошедшей до нас лишь во фрагментах, а также в песнях-баснях-поговорках) отношение к труду было более чем почтительное, а лень нигде не воспевалась.
Фокус тут вот в чём. Для элиты труд мужичков был явлением количественным, вроде мельтешения каких-то муравьев. Чем больше те шевелятся на своих полях и носятся туда-сюда между рудником и ратушей, тем больше капиталу. Тем больше денег на строительство дворцов, развитие баллист, наем эльфов и закупку грифонов.
Для бедняка же труд всю историю бедности был в первую очередь тяжёлым физическим процессом. Всякий, кто хоть пару месяцев в своей жизни регулярно повкалывал руками ради еды – отлично помнит, что такое «прийти домой, сесть на стул и вырубиться». Труд в его традиционном виде – это вечно ноющие руки, ноги и спина, мозоли, растяжения, прострелы и производственные травмы. Это отупляющая усталость и резкое упрощение картины мира в мозгах, которым уже не до политики и высоких искусств.
А главное – линейной зависимости меду работой и наслаждениями для бедняка не существовало. Бедняк, вкалывающий ради луковой похлёбки и расходов на лапти (4 обола в сутки) не всегда имел возможность удвоить производительность. Но даже если имел – на 8 оболов, сорвав спину, он один черт не мог купить себе фазана и портшез. Это всё равно была луковая похлёбка и лапти.
Поэтому бедняк прекращал работать, как только труд покрывал расходы на существование в его потребительской нише. Выше этого уровня страдания, причиняемые трудом, уже не окупались получаемыми за него бонусами. Этим своим прагматизмом бедняк, естественно, жутко бесил благородного господина, у которого всегда имелись планы и перспективы…
Так вот, к чему это я. Именно здесь кроется, вероятно, секрет т. н. «пассивности масс», на которые любят жаловаться наши элитные современники (имеющие виды на дворцы и грифонов).
Нет, массы вовсе не пассивны. Они просто практично исходят из исторического опыта, пронизавшего всю народную культуру. Из притч, которые пришли к нам из древнейших времён, лишь переодевшись из какого-нибудь Погонщика и Осла в Гену и Чебурашку. Из мудрости, предписывающей соотносить перспективы с затратами.
У отечественных масс в их потребительской нише (в отличие от тех, кто зовёт их взяться за руки во имя добра) просто не просматривается никаких дворцов, грифонов и прочих радостей высшего класса. А на лапти, похлёбку и китайский смартфон они могут рассчитывать и так.
Собственно говоря Новейшее время отличалось от предыдущих эпох тем, что оно сумело подвесить перед массовым жителем Земли достижимую морковку. Это мог быть рабочий день покороче, отпуск на югах, телевизор в дом и ипотека. Под идею этой морковки в течение всего XX века удавалось мобилизовать (на труд ли, на выступления ли) значительный процент населения.
Сейчас же универсальной Морковки, достойной сверхусилий, в небогатых, но и не нищенствующих странах не имеется. Иногда её удаётся создать политтехнологическим усилием («мы войдём в ЕС, где зарплаты по пять тыщ евро»), но весьма ненадолго.
А пропасть меж богатыми и бедными, судя по последним откровениям наших политиков («Низкие пенсии получают лодыри, так им и надо!»), как и 3 000 лет тому назад, остается непроходимой.