«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ НЕМЕДЛЕННО ВОЗРОДИЛА ТАЙНУЮ ПОЛИЦИЮ»
Из дневниковых записей сотрудника германского посольства в Москве барона Карла фон Ботмера:
22 апреля. Товарная станция в Орше – последний пункт на территории, находящейся в руках Германии. И, наконец, после более чем трёхдневного пути – пассажирский вокзал Орша на территории советской республики. Наш поезд тут же был взят под усиленную охрану латышских красных стрелков, присланных сюда Москвой. У каждой двери проходных вагонов поставлен часовой. Они производят весьма неплохое впечатление. В этом нет ничего удивительного – они относятся к отборным войскам.
24 апреля. Мы разместились в доме Берга в Денежном переулке, выходящем на Арбат, одну из крупных транспортных улиц, ведущих из центра города к внешнему кольцу бульваров. <…> Через несколько домов от нас находится французская военная миссия; её многочисленные унтер-офицеры и солдаты (не снимающие мундиров) слоняются по улице, глазеют в наши окна, наблюдают, как мы входим и выходим из дома. <…> В городе спокойно, если не считать случающихся довольно часто, в основном ночью, перестрелок и грабежей.
25 апреля. Вчера вечером совершили длительную ознакомительную прогулку до Кремля, посетили Спасскую церковь. Повсюду следы прошедших уличных боёв. Отдельные дома изрыты оспой пулемётного огня.
29 апреля. Здесь надо быть постоянно готовым к тому, что к нам могут явиться агенты, провокаторы. Советская власть немедленно возродила, хотя и в несколько изменённой форме, но по меньшей мере в том же масштабе и с ещё большей бесцеремонностью столь ненавистную «охранку» (тайную полицию). Всё, что делается для осуществления надзора, шпионажа и террора, исходит от организации столь же зловещей, как испанская инквизиция – Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК). Взяточничество продолжает процветать, пусть и не в таких масштабах, как в старой России.
(К. фон Ботмер. С графом Мирбахом в Москве: Дневниковые записи и документы за период с 19 апр. по 24 авг. 1918 г. – М., 1997.)
«ПОЕХАЛИ ПУСТЫННЫМИ УЛИЦАМИ В ДОМ – ИПАТЬЕВА»
Из дневниковых записей бывшего императора Николая II:
22 апреля. Узнали о приезде чрезвычайного уполномоченного Яковлева из Москвы. <…> Дети вообразили, что он сегодня придёт делать обыск, и сожгли все письма, а Мария и Анастасия даже свои дневники.
25 апреля. После завтрака Яковлев пришёл с Кобылинским и объявил, что получил приказание увезти меня, не говоря куда?
28 апреля. По названиям станций догадались, что едем по направлению на Омск. Начали догадываться: куда нас повезут после Омска? На Москву или на Владивосток? Комиссары, конечно, ничего не говорили.
29 апреля. Утром заметили, что едем обратно. Оказалось, что в Омске нас не захотели пропустить!
30 апреля. В 8.40 прибыли в Екатеринбург. Часа три стояли у одной станции. Происходило сильное брожение между здешними и нашими комиссарами. В конце концов одолели первые. <…> Яковлев передал нас здешнему областному комиссару, с кот. мы втроём сели в мотор и поехали пустынными улицами в приготовленный для нас дом – Ипатьева. <…> Дом хороший, чистый. Нам были отведены четыре большие комнаты: спальня угловая, уборная, рядом столовая с окнами в садик и с видом на низменную часть города, и, наконец, просторная зала с аркою без дверей.
(Дневники императора Николая II. М., 1992.)
«СТРАШНАЯ ВЕЩЬ –ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА»
Из дневников генерала Михаила Дроздовского:
1 апреля. От грабежей и налётов стон стоит. Понемногу выясняем и вылавливаем главарей, хотя главные заправилы умудряются заблаговременно удрать.
<…> Забавно, до чего грозная слава окружает нас. Наши силы иначе не считают как десятками тысяч… В этом диком хаосе что может сделать даже горсть, но дерзкая и смелая. А нам больше ничего не осталось, кроме дерзости и смелости… Когда посмотришь на карту, на этот огромный предстоящий путь, жуть берёт, и не знаешь – в силах ли будешь выполнить своё дело. Целый океан земли впереди и враги кругом…
4 апреля, м. Новый Буг. Утром прибыл в 10 час. шт.-кап., начальник одного из летучих партизанских отрядов – их 7 офицеров совместно с хуторянами одного из хуторов сев. дер. Малеевки сорганизовались и вели борьбу с бандитами; вчера сделали налёт на Малеевку (11 человек с чучелом пулемёта!), сплошь большевистскую, захватили их пулемёт и удрали благополучно. <…> Вскоре прибыли 2 раненых офицера Ширванского полка, помещены в больницу. Они с командиром полка и несколькими солдатами со знаменем пробирались на Кавказ; в районе Александрово (Долгорукого) банда красногвардейцев и крестьяне арестовали их, избили, глумились всячески, издевались, четырёх убили, повыкалывали им глаза, двух ранили, ведя на расстрел, да они ещё с двумя удрали и скрылись во Владимировке. <…> Внутри всё заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы на месте кары с надписями за что; потом немного улеглось, постараемся, конечно, разобраться, но расправа должна быть беспощадной: «два ока за око»! Пусть знают цену офицерской крови!
4 апреля, Владимировка. Окружив деревню, <…> дали две, три очереди из пулемётов по деревне, где все мгновенно попрятались, тогда один конный взвод мгновенно ворвался в деревню, нарвался на большевистский комитет, изрубил его, потом потребовал выдачи убийц и главных виновников в истязаниях четырёх ширванцев. <…> Наш налёт был так неожидан и быстр, что ни один виновник не скрылся… Были выданы и тут же немедленно расстреляны… После казни пожгли дома виновных, перепороли жестоко всех мужчин моложе 45 лет <…> Характерно, что некоторые женщины хотели спасти своих родственников от порки ценою собственного тела – оригинальные нравы. Затем жителям было приказано свезти даром весь лучший скот, свиней, птицу, фураж и хлеб на весь отряд, забраны все лучшие лошади; всё это свозили к нам до ночи… «око за око»… Сплошной вой стоял в деревне. <…> Всего истреблено было 24 человека.
6 апреля. А в общем страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобою и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце моё мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; над всем царит теперь злоба и месть и не пришло ещё время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трёх братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?..
7 апреля, Владимировка. Фураж почти весь за счёт покорённых деревень, мясо полностью за их счёт.
(Дроздовский М.Г. Дневник. Берлин, 1923.)
«ТЯЖЕЛО БЫЛО СМОТРЕТЬ НА ЭТО БЕГСТВО»
Из воспоминаний Нестора Махно:
В апреле 1918 года я вызван был в штаб Егорова – штаб красногвардейских войск. В указанном мне месте штаба, однако, уже не оказалось: он отступил под натиском немецко-австрийских войск, и, где остановился, пока не было известно. <…> Красноармейские и красногвардейские отряды бегут. За ними бегут и другой формации революционные отряды. Бежит и местное население… Тяжело было смотреть на это бегство. <…> Тут же, на станции, я прилёг, положив голову на колени одного из красногвардейцев, и бессознательно выкрикивал:
– Нет, нет, я этой изменнической роли шовинистов не забуду! Может быть, и стыдно революционеру-анархисту питать в себе мысли о мести, но они поселились во мне, и я сделаю из них для дальнейшей своей революционной деятельности необходимые выводы… Об этом мне красноармейцы рассказывали впоследствии. Говорили они ещё, что я заплакал и уснул в вагоне на коленях всё того же красногвардейца. Однако я этого не помню.
(Махно Н. Воспоминания. М., 1992.)
«НУ, ЕСЛИ ТАК БУДЕМ, НА НАС ВСЕ ВСТАНУТ»
Из записок участника Ледяного похода Романа Гуля:
Апрель. Из-за хат ведут человек 50–60 пёстро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены. Пленные. Их обгоняет подполк. Неженцев… «Желающие на расправу!» – кричит он.
«Что такое? – думаю я. – Расстрел? Неужели?» Да, я понял: расстрел, вот этих 50–60 человек, с опущенными головами и руками. Я оглянулся на своих офицеров. «Вдруг никто не пойдёт?» – пронеслось у меня. Нет, выходят из рядов. Некоторые смущённо улыбаясь, некоторые с ожесточёнными лицами. Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щёлкают затворами.
Прошла минута. Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны… Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щёлкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами ещё живых.
Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, весёлые и радостные чему-то, – это не «война»… Вот она, подлинная гражданская война… Около меня – кадровый капитан, лицо у него как у побитого. «Ну, если так будем, на нас все встанут», – тихо бормочет он.
(Гуль Р. Ледяной поход (С Корниловым). Берлин, 1921.)
Авторские орфография и пунктуация сохранены
