Нет, не зря американцы приютили Солженицина, создали ему все условия для „творчества”. Ведь Александр Исаевич один сделал для Запада больше, чем иной НИИ или мозговой центр. Солженицин создал целые тома откровенной лжи против России, СССР, советских людей. Против нашего многонационального народа.
Писатель Александр Дюков рассматривает лишь два небольших параграфа из творчества Солженицина. И разбивает ложь Исаевича свидетельствами… немецких генералов.
***
«Навалилось еще не виданное на русской памяти поражение, и огромные деревенские пространства от обеих столиц и до Волги и многие мужицкие миллионы мгновенно выпали из-под колхозной власти, и — довольно же лгать и подмазывать историю! — оказалось, что республики хотят только независимости! деревня — только свободы от колхозов! рабочие — свободы от крепостных Указов!
Единственным движением народа было — вздохнуть и освободиться, естественным чувством — отвращение к своей власти. И не «застиг врасплох», и не «численное превосходство авиации и танков» так легко замыкало катастрофические котлы — по 300 тысяч (Белосток, Смоленск) и по 650 тысяч вооруженных мужчин (Брянск, Киев), разваливало целые фронты и гнало в такой стремительный и глубокий откат армий, какого не знала Россия за все 1000 лет, да и, наверно, ни одна страна ни в одной войне, — а мгновенный паралич ничтожной власти, от которой отшатнулись подданные как от виснущего трупа»{155}.
.
Право, вызывает сомнение — а русский ли человек писал подобное? Если русский — то как не может он не знать о героизме сражавшихся до последнего защитников [104] Брестской крепости, о четырех миллионах добровольцев, вступивших в народное ополчение, о том, наконец, как впервые вермахт наткнулся на ожесточенное сопротивление, какого не встречал ни в Польше, ни в Скандинавии, ни во Франции? Да и иностранные историки прекрасно знают, как обстояло дело — потому что германские генералы и офицеры оставили достаточно воспоминаний о войне на Восточном фронте.
«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой, — рассказывал после войны генерал-полковник фон Клейст, чья 1-я танковая группа летом сорок первого наступала на Украине. — Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость и могли выстоять в самых напряженных боях»{156}.
.
.
«Уже сражения июня 1941 г. показали нам, что представляет собой новая советская армия, — вспоминал генерал Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в Белоруссии. — Мы теряли в боях до пятидесяти процентов личного состава. Пограничники и женщины защищали старую крепость в Бресте свыше недели, сражаясь до последнего предела, несмотря на обстрел наших самых тяжелых орудий и бомбежек с воздуха. Наши войска скоро узнали, что значит сражаться против русских…»{157}
.
На самом деле Брестская крепость держалась не «свыше недели», как пишет Блюментрит, а без малого месяц — до 20 июля, когда последний из ее защитников нацарапал на стене слова, ставшие символом героизма[105] советских солдат летом сорок первого: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»
.
«Часто случалось, — рассказывал генерал фон Манштейн, командующий 56-м танковым корпусом, — что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат»{158}.
.
«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою, — не без удивления писал 24 июня в дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер. — Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен»{159} Через пять дней Гальдер поправляет сам себя: это не отдельные случаи. «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян»{160}.
.
4 июля новая запись: «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных»{161}.
.
Через месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник»{162}.
.
К тому же выводу приходит и командование группы армий «Юг»: «Силы, которые нам противостоят, являются по большей части решительной массой, которая в упорстве ведения войны представляет собой нечто совершенно новое по сравнению с нашими бывшими противниками. Мы вынуждены признать, что Красная Армия является очень серьезным противником… Русская пехота проявила неслыханное упорство прежде всего в обороне стационарных укрепленных сооружений. Даже в случае падения всех соседних сооружений некоторые доты, призываемые сдаться, держались до последнего человека»{163}.
Министр пропаганды Геббельс, перед началом вторжения считавший, что «большевизм рухнет как карточный домик», уже 2 июля записывает в дневнике: «На Восточном фронте: боевые действия продолжаются. Усиленное и отчаянное сопротивление противника… У противника много убитых, мало раненых и пленных… В общем, происходят очень тяжелые бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще и баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор все идет по плану. Положение не критическое, но серьезное и требует всех усилий»{164}.
.
«Красная Армия 1941–1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею, — подытоживал Блюментрит. — Это усиливало стойкость советских солдат. Дисциплина в Красной Армии также соблюдалась более четко, чем в царской армии. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови»{165}.
А в речах Гитлера для узкого круга соратников уже в конце сентября начали звучать буквально-таки пораженческие нотки: «Мы должны преследовать две цели. Первое — любой ценой удержать наши позиции на Восточном фронте. Второе — удерживать войну максимально вдалеке от наших границ»{166}. Вот о чем начали задумываться в Берлине еще задолго до нашего наступления под Москвой! Вот как нацисты зауважали Красную Армию, которая, если верить Солженицыну со товарищи, разбегалась перед немецкими танками и сотнями тысяч сдавалась в плен!
Правда о том, как сражаются русские, постепенно доходила и в Рейх, заставляя немцев задуматься.
«До сегодняшнего дня упорство в бою объяснялось страхом перед пистолетом комиссара и политрука, — писали в служебной записке аналитики СД. — Иногда полное безразличие к жизни истолковывалось исходя из животных черт, присущих людям на Востоке. Однако снова и снова возникало подозрение, что голого насилия недостаточно, чтобы вызвать доходящие до пренебрежения жизнью действия в бою… Большевизм… вселил в большую часть русского населения непреклонную решимость»{167}.
Труднее всего доходило до начальника ОКВ фельдмаршала Кейтеля. В мае сорок второго года начальник ОКВ, в угоду фюреру, все еще говорил о том, что русские слишком тупы, чтобы «защищаться и стоять насмерть»{168}. Однако к тому времени было уже ясно, что [108] речь идет о непроходимой тупости не советских солдат, а конкретного немецкого фельдмаршала.
Итак, даже германские генералы (за исключением Кейтеля) в один голос говорят о стойкости бойцов РККА тем страшным и жарким летом — а Солженицын (вот уж поистине говорящая фамилия) твердит совсем другое. Буйной фантазии «живого классика» можно и позавидовать, однако в данном конкретном случае она, судя по всему, ни при чем: Александр Исаевич просто излагает тезисы гитлеровской пропаганды, сбрасывавшиеся на нашу территорию миллионами листовок и озвучивавшиеся в радиопередачах. Именно эти «источники» говорили о том, что советские солдаты и командиры сдаются в плен сотнями тысяч, потому что не желают поддерживать кровавый жидобольшевистский режим; и надо сказать, что в те дни, когда противник захватывал один город за другим, это могло показаться правдоподобным.
.
Однако уже к концу сорок первого немцы были вынуждены скорректировать свою пропаганду и признать, что Красная Армия вовсе не собирается ни сдаваться, ни поворачивать штыки против советского строя. И лишь один-единственный человек и десятилетия спустя твердит о массовой измене наших солдат упорнее, чем сам доктор Геббельс, — и зовется при этом живым классиком русской литературы.
***
{156} Лиддел-Гарт Б. Они умеют защищаться и стоять насмерть… // Другая война, 1939–1945. — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. — С. 379; Лиддел-Гарт Б. Битвы Третьего Рейха… С. 265.
{157} Лиддел-Гарт Б. Они умеют защищаться… С. 382; Лиддел-Гарт Б. Битвы Третьего Рейха… С. 271–272.
{158} Манштейн Э. фон. Утерянные победы. С. 190.
{159} Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3. С. 24.
{160} Там же. С. 53.
{161} Там же. С. 84.
{162} Там же. С. 214.
{163} Шнеер А. Плен… С. 111. Ср. другую запись из журнала боевых действий группы армий «Юг»: «Противник, учитывая его численность, боевой дух, упорство, а также, вероятно, и уровень руководства, является во всех отношениях серьезным врагом. Победа над ним должна достигаться не за счет маневра, а, в отличие от кампании в Польше и на Западе, в первую очередь в ходе боя — огнем» (Исаев A. B. От Дубно до Ростова. — М.: ACT; Транзиткнига, 2005. — С. 161).
{164} Откровения и признания. С. 321; Ржевская Е. М. Геббельс… С. 283.
{165} Лиддел-Гарт Б. Они умеют защищаться… С. 382.
{166} ЗРГ. Вар. 2. С. 69.
{167} Источник. — 1995. — № 3. — С. 89.
{168} ЗРГ. Вар. 1. С. 304; Откровения и признания. С. 164. Фактически Кейтель дословно повторял ранние высказывания фюрера. См.: ЗРГ. Вар. 2. С. 65.
по материалам https://militera.lib.ru