Максим Дунаевский: «Представляете, как удалось испортить вкусы людей до такой степени, что у нас уже Стас Михайлов и Елена Ваенга становятся кумирами»
Максим Дунаевский – уникальный случай, когда композиторская династия получила достойное продолжение. Сын великого Исаака Дунаевского, которого при жизни называли «советским Моцартом», сам уже почти 40 лет – один из лучших маэстро страны. Причём, как и отец, знаменит в первую очередь своими песенными шедеврами. Среди них – вечные хиты из кинофильмов «Д’Артаньян и три мушкетёра», «Мэри Поппинс, до свидания!», «Карнавал», «Ах, водевиль, водевиль…» и многие-многие другие… К своим 73 годам (15 января – день рождения) Максим Дунаевский написал музыку к 20 мюзиклам и более чем к 80 фильмам, успел поработать в Голливуде, семь раз женился. Он – отец четверых детей, заядлый теннисист и неоднократный победитель турниров «Большая шляпа», гламурный и амурный герой глянцевых журналов, непременный член жюри всевозможных песенных конкурсов и фестивалей.
Но это, так сказать, верхушка – видимая часть этой «глыбы». На самом деле при всей своей нынешней успешности и популярности жизнь Максима Исааковича никогда не была ни ровной, ни лёгкой. Даже громкая фамилия по большому счёту не принесла ему дивидендов – более того, за право её носить ему ещё пришлось побороться с системой, а потом ещё долго доказывать работой, что он её носит не зря. И каждый раз только недюжинные бойцовские качества его выручали.
Например, в смутные 90-е, когда в России «умерло кино», он отправился покорять Америку. Там тоже порой приходилось несладко. Однажды порывы трепетно творческой, далёкой от бизнеса натуры привели к тому, что «американский проект века» лопнул и он с компаньонами остался без единого цента за душой. Но Дунаевский взялся за другой проект, третий… В конце концов в UniversalStudio ему предложили написать музыку к ныне культовому голливудскому фильму «Запах женщины» с Аль Пачино. И Максим Исаакович написал бы шедеврально – уж получше Томаса Ньюмана. Но тогда его участие в проекте сорвалось из-за случайности, ерунды – отсутствия конкретно в тот момент американской визы… Зато кто знает, появились ли сегодняшние популярные российские мюзиклы «Мата Хари: Любовь и шпионаж» или «Алые паруса», если бы маэстро остался в Голливуде?!
Наряду с редким бойцовским духом у Дунаевского слава «генератора позитива» и человека безупречного добродушия. Речь даже не о том, что от всех своих жён он уходил, что называется, «налегке», хотя и эта особенность – довольно штучная в среде публичных людей. Был случай, когда ночью из-за газовой аварии на участке дотла сгорела отцовская дача, а сам он успел выпрыгнуть в окно и спастись – чудом! Но это не помешало в тот же день, когда хороший знакомый напомнил об обещании достать билеты в Большой театр, молча, без всяких жалоб «хотя бы на неважное настроение» отправиться добывать билеты. Этот знакомый (кстати, бывший врач-психиатр), отойдя от шока, узнав о ночном происшествии, поставил Дунаевскому диагноз – «психика идеальная». Согласитесь, это действительно говорит о фундаментальном стержне в его характере.
А ещё Максим Дунаевский – трудяга, каких поискать. Обычно его рабочий день начинается в полдень и заканчивается глубоко за полночь. При этом мобильный телефон всегда занят – разрывают на части продюсеры, организаторы мюзиклов и концертов, журналисты.
…Когда мы договаривались об интервью, на вопрос, как он умудряется столько лет жить в таком безумном графике, темпе, когда успевает писать музыку, композитор рассмеялся: «Да для меня самого это загадка! Но я люблю такой график. Наверное, это и есть сама жизнь!»
Юлий Гусман, Максим Дунаевский, Юджин Скотт и Геннадий Бурбулис (слева направо) – финалисты теннисного турнира «Большая шляпа» в рамках «Кубка Кремля». Москва, спорткомплекс «Олимпийский». Ноябрь 1993
Фото: АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ/ТАСС
ОТЕЦ НЕ БЫЛ «ПРИДВОРНЫМ КОМПОЗИТОРОМ»
– Максим Исаакович, ваш отец, Исаак Дунаевский, был личностью невероятной: композитор номер один Страны Советов, всенародно обожаемый, автор музыки лучших песен своего времени. И вдруг – гонения, нелепо ранний уход в самом расцвете сил, множество слухов и легенд по поводу его смерти, которые живы до сих пор.
– К сожалению, всё это так.
– Считается, что Исаак Осипович попал в опалу из-за печально знаменитого постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели». Именно оно послужило причиной его травли и в результате сильно ударило по его здоровью?
– Вообще травля отца началась несколько позже. А постановление? Конечно, папа был в группе, кого тогда предали анафеме. Но он пострадал не настолько, как, скажем, Дмитрий Дмитриевич Шостакович или Сергей Сергеевич Прокофьев – наши классики серьёзной музыки. Другое дело, что в СССР фактически запретили джаз, вообще всякое, по их терминологии, «подражание Западу», а папу явно относили к «эпигонам западной музыки». И эта «система разгибания саксофонов», как я это называю, на него очень негативно подействовала. Но тем не менее он продолжал работать: ему заказывали фильмы, оперетты. В отличие от Шостаковича, которого практически лишили такой возможности. Мелодии Прокофьева были признаны плохими, не соответствующими советской действительности, и он вынужден был писать мелодии советские, «светлые», что, кстати, у него получалось тоже гениально. Это такой вот небольшой экскурс в историю… На самом деле совсем уж откровенная травля началась позже – в начале 1950-х годов – и была инициирована профессурой Горьковской консерватории (почему-то!), которую, как я думаю, кто-то специально настропалил. Их «открытое письмо» было опубликовано в газете «Правда», наделало много шума, потом, естественно, попало в ЦК, появились соответствующие статьи во многих газетах.
– В чем суть письма?
– В том, что Исаак Дунаевский – «явление антисоветское».
– Разве он не был любимчиком Сталина, который, как считалось, ему лично покровительствовал?
– Насколько мне известно, нет. Друг нашей семьи Аркадий Исаакович Райкин мне рассказывал, что Сталин не был доволен отцом. Ведь папа не был коммунистом, не писал откровенно пропагандистских песен – про вождя, про партию, он даже в войну писал в основном лирические песни, что вызывало большое недовольство. То есть он не был «придворным композитором». Правда, до поры до времени Сталин не разрешал таких людей, как он, трогать.
А после той публикации в «Правде» «оргвыводы» последовали немедленно. Ему не дали очередного звания – «Народный артист СССР», которого он заслуживал к своему 50-летию. Это был однозначно плевок государства в лицо самому популярному композитору страны. За последние семь лет своей жизни он больше не получал никаких премий, наград. То есть его, так сказать, «отстранили». «Ухватились» за его старшего сына Евгения, моего старшего брата. И это, безусловно, сказалось на здоровье отца – он очень сильно переживал.
– «Ухватились за сына» – это вы про трагический случай, когда во время вечеринки на даче Дунаевского погибла девушка?
– Именно. Тем более что сам Женя был достаточно косвенным участником той дачной истории. Но там были так называемые дети-мажоры – золотая молодёжь того времени. Скандал раздули, пустили слух, что на даче знаменитого композитора творится бог знает что, а самого Женю Дунаевского якобы посадили за изнасилование и даже чуть ли не расстреляли… Конечно, папу цепляли за всё тогда, за что можно было зацепиться. В результате он умер довольно молодым, в 55 лет, в общем-то, от банального приступа ишемической болезни – сердечной недостаточности, при которой его сегодня спокойно бы вытащили. Прихватило сердце, а дома, как назло, не было никого. Он просто не смог дотянуться до лекарства. Но и после смерти его не оставили в покое – в народных массах потом долго жила сплетня, мол, Исаак Дунаевский не выдержал позора и покончил жизнь самоубийством. Впрочем, такие сплетни бродили в основном по низам. Тем, кто близко знал отца, даже в голову не могло прийти, что он мог уйти из жизни по собственной воле.
– А кому и чем он мешал? Зачем понадобилось распускать сплетни? Тем более когда композитора уже нет в живых…
– Думаю, что это зависть! Зависть к баловню судьбы – к «советскому Моцарту», как его называли. Дух-то его живёт. Произведения исполняются… Ну что вы! Человеческая зависть – это «нормальное» явление во все времена. Причём чем человек более талантлив и талант его открыт всем, тем больше это вызывает озлобления, неприятия. И всегда так было и будет. К сожалению!
– Кстати, ваш сводный брат Евгений сильно пострадал из-за той истории. Казалось бы, блестяще окончил «Суриковку», как художник подавал большие надежды, и вдруг вся карьера пошла под откос – за всю жизнь ни одной персональной выставки.
– Карьера – да, была сильно подпорчена. И плюс сказалось, конечно, то, что Женя был совсем не боец по жизни. Он не захотел бороться! Денег на безбедное существование ему хватало. Ведь папа очень много оставил после себя, и большую часть как старшему и законному сыну – ему. Поэтому Женя прожил всю свою жизнь, особо не тревожась о заработках. И это тоже, я считаю, в какой-то степени помешало ему реализоваться в творчестве.
– Вы хотите сказать, что Исаак Дунаевский был богат? Разве это было возможно в СССР?
– Отец был чрезвычайно состоятельным. Даже по нынешним меркам. Он входил в число 10 – 20 творческих людей, которым «разрешалось» быть богатыми. Среди них были, например, Сергей Михалков, из писателей – Валентин Катаев, Михаил Шолохов, из режиссёров – Григорий Александров… Другое дело, что они не могли это использовать, как это можно использовать сегодня, к примеру, купив себе шикарный особняк в Лондоне. Но внутри страны они были очень состоятельными.
– Это правда, что после его смерти пришлось добиваться официального признания вас сыном Дунаевского?
– Да. Несмотря на то что последние 15 лет папа и мама жили вместе (и об этом знали все!), официально он с прежней женой разведён не был, а по законам тех лет женатым не разрешали регистрировать внебрачных детей. Поэтому в моём свидетельстве о рождении долгое время в графе «отец» стоял прочерк. И для того, чтобы меня признали сыном Дунаевского, даже потребовалось специальное постановление Совета министров СССР.
– «Фамильные» неприятности коснулись вас лично в дальнейшем?
– Слава Богу, нет. Во-первых, я тогда был совсем маленьким. Во-вторых, меня сразу взяли под своё крыло соратники отца, которым он сам помогал по жизни, – Марк Фрадкин, Тихон Николаевич Хренников, Андрей Эшпай, Дмитрий Кабалевский… Эти люди не только мои учителя, но и просто мои «крёстные отцы». Они по-настоящему меня пригрели и в дальнейшем помогали мне.
«ОПУС №1. ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЕЙ ДОРОГОЙ МАМОЧКЕ»
– Многие состоявшиеся композиторы иногда говорят примерно так: «Если бы не было Моцарта, Бетховена, Баха или Россини – не было бы меня». Если бы Исаак Дунаевский не был вашим отцом, кем бы вы могли стать?
– Как известно, история не любит сослагательного наклонения. Но из всех возможных вариантов, которые появлялись в моем детстве, пожалуй… Например, шофёром! В моем детстве был период, когда я был дико влюблён в машины и мне нравилось крутить баранку. Ещё мог стать спортсменом. Меня тянуло всегда в спорт и тянет до сих пор, несмотря на солидный уже возраст. Я играю много лет в теннис, люблю играть в футбол. И сейчас, если кто-то предложит, с удовольствием погоняю мяч! А в детстве я и в волейбол играл, и в баскетбол, и в хоккей, и лёгкой атлетикой занимался. Правда, всем этим я был вынужден заниматься тайно…
– Почему тайно?
– В семилетнем возрасте у меня обнаружили порок сердца. На самом деле это была такая достаточно популярная врачебная ошибка в то время – возрастной шумок в сердце ребёнка сразу принимали за порок. И начинали немедленно «лечить», то есть обездвиживать, заставлять соблюдать постельный режим и т. д. Точно так было со мной. Мне категорически запретили любые физические нагрузки. Но я был непослушный, поэтому потихонечку ходил в спортивные секции. Причём – вынужденно – в разные. Ведь в одной секции я долго оставаться не мог – рано или поздно я должен был приносить медицинскую справку, что здоров как бык, которой у меня, разумеется, не было. Я «тянул резину», меня выгоняли, и я переходил в другую секцию. Таким образом я одолел несколько видов спорта. (Смеётся.) И даже получал высокие разряды! А потом к 14 годам врачи определили, что никакого порока нет. И никогда не было.
– Задам вопрос по-другому. Вы могли композитором не стать?
– Спокойно! Лет в пять-шесть я занимался музыкой, а потом не захотел. Стало скучно, мне было лень разучивать чужие произведения. И отец не стал меня «насиловать» – он считал, что силком в профессию не втолкнёшь. Он сказал: «Эх, ничего не получится. Пусть уж лучше играет в футбол, как все!» По большому счёту я стал заниматься музыкой только на одиннадцатом году жизни, когда его уже не стало. Вот тут мне вдруг страшно этого захотелось. Самому! И это получилось естественно, само собой. Поэтому, я думаю, на меня совершенно не повлияла профессия родителя. Я с таким же успехом мог стать, например, балетным, потому что моя мама, Зоя Пашкова, была балериной. Но меня же никто не отдал в хореографическое училище!
– А мысли такие у мамы были?
– Да и не было! И у меня, кстати, по отношению к моим детям нет никаких мыслей. Пусть себя во всём, что хочется, пробуют!
– Признайтесь, кому была посвящена первая ваша мелодия.
– Маме! У меня до сих пор хранится картоночка, красиво оформленная, с обложкой, которую я сам сделал, можно сказать, своими руками. Написано: «Две маленькие пьесы для фортепиано». Помню, одна называлась «Маленький вальс». Приписано: «Опус №1. Посвящается моей дорогой мамочке». Мне тогда было лет девять.
– А вы сами верите в гены, наследственность?
– Верю! Только неизвестно, каким образом это проявляется. Может, в следующем поколении. Или через два… Никто этого не может знать точно.
– Вспоминая об отце, вы говорили, что прежде всего запомнили его темпераментным, остроумным, весёлым, с чрезвычайно положительной энергетикой и очень работоспособным, по-настоящему влюблённым в жизнь…
– Ещё папа фантастически умел любить – его отношения с мамой поражали меня пылкостью и свежестью чувств. Родители постоянно держались за руки, целовались – наблюдать это было удивительно. Это одно из ярчайших моих детских воспоминаний.
– Как считаете, что вам передалось от него?
– Наверное, передаются какие-то общие черты характера – и плохие, и хорошие. Из хороших я бы выделил то, что я тоже достаточно оптимистично отношусь к жизни, всегда положительно заряжен на всё, что делаю, потому что без позитивного заряда, скорее всего, ничего хорошего не создашь. И всех окружающих поначалу (порой не подозревая подвоха) воспринимаю исключительно в розовых тонах. Из плохих – то, что я всю жизнь прошёл таким… чересчур уж любвеобильным. (Смеётся.)
– Разве это минус?
– С одной стороны – хорошо. С другой – некое распыление сил и энергии. Во всём – и в личной жизни, и в творчестве. Так что, думаю, что здесь больше минус.
Максим Дунаевский на 23-м фестивале советской песни в Зелёна-Гура. Польша. 1987
Фото: ТАСС
«ЭТИ ГЛУПЫЕ ПЕСЕНКИ НИКТО НИКОГДА НЕ ЗАПОЁТ!»
– Блестящий мелодист и композитор-лирик Геннадий Гладков начинал свою музыкальную карьеру с того, что играл на аккордеоне «Мурку» друзьям-уголовникам. Как начинали вы?
– Вот вы спросили, что я унаследовал от отца. Одно общее я знаю точно: он начинал как серьёзный композитор, писал симфонии, балеты, но потом ушёл в кино и музыкальный театр. И у меня та же история. Я окончил теоретико-композиторский факультет Московской консерватории. (О чём, естественно, не жалею: музыкант без академического образования – неполноценный музыкант!) В молодости я тоже писал серьёзную музыку – кантаты, сонаты, циклы романсов, хоры… Но меня всегда тянуло в музыку драматургическую – в кино, театр. Я рано начал работать – в 18 лет. И сразу музыкальным руководителем в эстрадной студии при МГУ «Наш дом» Марка Розовского, Ильи Рутберга и Альберта Аксельрода, откуда вышли много известных ныне актёров и режиссёров. Хотя все мы были очень молодыми: Розовскому было 24 года, мне – 18, но для меня это была, конечно, грандиозная школа жизни, как бы сказал Горький, «мои университеты». Основа основ. Там я начал писать песни и мюзиклы. Да так активно, что до сих пор не могу остановиться.
– Начиная с 1974 года один за другим выходили фильмы с вашей музыкой. А когда вы поняли, что вот она – настоящая слава?
– Известным меня сделал фильм «Д’Артаньян и три мушкетёра». Тогда посыпались заказы, предложения, появилось телевидение… Сразу открылись все двери!
– Сегодня «Пора-пора-порадуемся на своём веку» и «Есть в графском парке чёрный пруд» – настоящие ретрохиты. А ведь поначалу ваши песни, наверное, ругали на чём свет стоит?
– У Ильи Ильфа в «Записных книжках» есть фраза: «50 лет ругали. А потом за это же хвалить будут!» Конечно, не всё, что ругают, потом хвалят. Но во всяком случае это частое явление. У меня даже остались какие-то заметочки из газет «Правда», «Советская культура», где писали, и среди них критики были довольно известные, что «эти глупые эстрадные и пошловатые песенки Максима Дунаевского никто никогда не запоёт». К счастью, к подобной критике я отношусь спокойно, с юмором. Больше реагирую на мнение моих друзей, близких.
– До серьёзных цензурных запретов не доходило?
– Ну было немножко, но это так смешно выглядело. Когда, например, в безобидной детской песенке «Я – Водяной» вдруг «находились» политические подтексты. Чуть ли не сам председатель Гостелерадио СССР Лапин сказал, мол, «куда это они собрались лететь? Не в Израиль ли случайно?»
– Сергей Георгиевич Лапин вошёл в историю культуры того времени – прославился запретами на творчество многих ярких певцов и композиторов, размагничиванием их записей…
– И между прочим, сам он был далеко не глупый человек. Просто время было такое. А он был герой своего времени и дитя режима. А по поводу цензуры и преследований, знаете… Когда сегодня некоторые творческие личности рассказывают, как их в те годы третировали и прижимали, из-за чего они не самореализовались, я этому не верю сильно.
Я считаю, настоящий талант прорвётся при любом режиме – будь то во времена Римской империи или Советского Союза. Неважно – рабы или крепостные актрисы… В СССР всех прижимали так или иначе. Уж как Солженицына гнобили, из страны выгнали. Он всё равно остался самим собой, и его жизнь была полна и интересна. На этом фоне вообще непонятно, на что жалуются те мелкие люди, якобы притесняемые за песни. Что две строчки вам не разрешили? Это глупо, недостойно. И я к таким людям отношусь соответственно. Ну да, были у нас, конечно, инакомыслящие, так сказать. Но это совсем другая категория людей. Они всегда инакомыслящие, при всех режимах.
– На съёмках «Трёх мушкетёров» собралась очень дружная компания – Балон, Боярский, Старыгин, о чьих любовных и прочих похождениях без малого 40 лет ходят легенды. Одна из них – как их чуть не поубивали «рогатые мужья» в Одессе и во Львове. Как вы при всей вашей любвеобильности не «влипли» вместе с ними в какую-нибудь захватывающую дух историю?
– Во-первых, я с ними немножко потусовался, конечно. А потом… Актёры – это немного другая категория людей. Они практически все, особенно в молодости, позволяют себе такие буйные выплески, потому что это суть их профессии. Их физика, их тело в этом нуждаются. Всё-таки моя профессия более собранная, тихая. Да и воспитание у меня немножко другое. Поэтому я не стал участником всех этих оргий, которые тоже во многом приписываются им. Но то, что девушки «чепчики бросали» при виде мушкетёров во Львове и в Одессе, – это факт!
– Михаил Боярский рассказывал: на пике славы был подвержен таким атакам фанаток, что иногда вынужден был буквально применять грубую мужскую силу – так доставали. А у вас были неистовые поклонницы?
– Уверен: Михаил Сергеевич мог применить грубую мужскую силу по отношению к каким-нибудь уродкам, которые ему надоедали. Но по отношению к красивым девушкам, я думаю, он применял совсем другую силу. (Смеётся.) Их тоже было достаточное количество. А что касается меня, то у меня таких поклонниц не было никогда. Я хоть и публичный человек, но строю свои отношения с прекрасным полом совсем по-другому. И журналисты – вот возьмите нашу бульварную прессу. Она же не пишет ни о каких «моих похождениях». Значит, видимо, этого нету?! А было бы за что, они быстренько ухватились бы.
– Ещё один заметный этап в вашем творчестве – создание ансамбля «Фестиваль». Павел Смеян мне рассказывал, как вы колесили по стране, давая больше 100 концертов в месяц. Причём первый якобы начинался на рассвете в детском саду, и дети вас слушали, «сидя на горшках». Такое могло быть?
– (Смеётся.) Я думаю, что это фантазия. Всё должно обрастать легендами. И это тоже одна из них. Про «Фестиваль» могу сказать, что мы объездили весь Дальний Восток, были в Сибири, Волгу проехали. У нас была мощная компания и большой успех. Ведь с нами и Жанна Рождественская работала, и Ирина Понаровская, и Костя Никольский, и тот же Паша Смеян.
Максим Дунаевский и Михаил Боярский на концерте в честь 70-летия композитора. 2015
Фото: СЕРГЕЙ ФАДЕИЧЕВ/ТАСС
ОБМАНУЛ ТАТЬЯНУ ЛИОЗНОВУ
– У каждого маэстро свой секрет создания музыки. Как пишите вы?
– Для меня главное – мелодия. Бывает, я пытаюсь её «ухватить за хвост». Иногда я её просто позову: «Давай-давай, приходи. Вот сейчас… очень нужно!» И она приходит. Иногда не получается. Тогда я не делаю никаких усилий, потому что знаю: если не пришла, значит, «не хочет». Мелодия для меня – это некая Королева, за которой нужно поухаживать немножечко, и она либо сама захочет прийти, либо нет. А вымучивать, выпрашивать? Нет, нельзя.
– Из этой серии история песни «Позвони мне, позвони» из фильма «Карнавал»? Ведь всего вами написано было, если не ошибаюсь, 25 вариантов!
– Да! Татьяне Лиозновой всё время что-то не нравилось. В результате я решил пойти на обман. Принёс «новую музыку», она послушала, наконец сказала: «Вот! Это то, что нужно! Всё-таки я не зря столько времени приставала к тебе!» А это был самый первый мой вариант, который она забраковала. И он вошёл в картину. Потому что был самый искренний.
– Как подсказывает ваш опыт – влюблённость помогает творчеству?
– Наверное, всё влияет. А может ничего не влиять – сядешь где-то в уголке посреди шума и… Эврика! Илья Резник может сесть в угол, взять салфетку и написать на ней стихи… На самом деле способность к творчеству, к любому – это вещь, про которую мы не можем ничего складного придумать в плане научных обоснований. Лично у меня никаких «вспомогательных» ритуалов нет. Просто я люблю какие-то определённые места для этого. Допустим, в загородном доме у меня свой кабинет, который я сам своими руками сделал. Вот я в него люблю войти, посмотреть на семейные фотографии, настроиться. Там как-то пахнет всё так творчеством – для меня…
– Вы когда-нибудь писали музыку на спор?
– На спор не писал, но был такой случай. Однажды мой соавтор поэт Леонид Дербенёв говорит: «Знаешь, Славка Добрынин мне сказал, мол, Максим Дунаевский – в общем, хороший композитор, но хита-то написать не может». А у меня к тому времени действительно не было ничего такого. Помню, что меня это чуть-чуть задело, и может, это тоже послужило импульсом: а чего же мне не написать хиты? Кстати, я как-то Добрынину рассказал эту историю. Он очень смеялся: «Я Дербенёву такого не говорил. По-моему, он тебя специально решил спровоцировать».
– Из 200 своих песен какие бы безоговорочно занесли в свой «хит-парад Максима Дунаевского»?
– Я бы назвал некоторые, за которые никогда не стыдно. Среди них песни к одной из любимых моих картин «Мэри Поппинс» – «Ветер перемен», «Непогода»… Мне очень дороги «Ах, этот вечер!», «Все пройдёт». Многие из них написаны совместно с потрясающими поэтами Наумом Олевым, Леонидом Дербенёвым, Юрием Ряшенцевым. Это, в общем, песни не только лирические, это и философские – в них есть новизна, смысл, содержание. Их не так много, но за них не стыдно.
– Вам не приходилось, подобно Гоголю, «сжигать» свои творения, поняв наутро их беспомощность? Или вы плохую музыку не пишете?
– Почему же, такое бывает достаточно часто. Просто тут же её забываю, и всё.
– А есть произведения недооценённые, которые только потомки смогут понять?
– (С иронией.) Это только после смерти выяснится. Откопают чего-нибудь – глядишь, и оценят… У меня есть одна рок-опера, называется она «Соломея – царевна иудейская», которая шла в очень короткий, неудачный период нашей истории культуры – в начале 1990-х – и давно нигде не идёт. Думаю, её могут переоценить – это одно из лучших моих сочинений. Родилась не в то время!
КОРЯВЕНЬКО ПОЮЩАЯ ПОПСА
– Сейчас вы редко пишете для эстрады. Не вписываетесь в шоу-бизнес XXI века?
– А зачем? Когда-то я, например, очень стыдился своей песни «Городские цветы», считая её слишком кабацкой. Но по сравнению с тем, что появилось на эстраде потом, она оказалось просто… классикой Моцарта. (Смеётся.) Не хочу уподобиться старому брюзжащему человеку, не врубающемуся в тему, но для того, чтобы написать хит того формата, который сейчас востребован, ни таланта, ни мастерства не нужно.
– Помните, герой Сергея Мартинсона в старой советской картине «Антон Иванович сердится» утверждал: «Музыку нужно не сочинять, а изобретать!»
– Вот-вот. Музыку «изобретают» многие. Вся сегодняшняя попса, например, – это же изобретённая музыка, не сочинённая. Человек садится к компьютеру и начинает «конструировать» даже не из «кирпичиков», а из уже готовых блоков. И это конструкция! Поэтому в музыке сейчас «живых» произведений почти нет. Всё остальное делают бесконечные радио-, телеэфиры и ротация. Представляете, за какой короткий срок удалось испортить вкусы наших людей до такой степени, что у нас уже Стас Михайлов и Елена Ваенга становятся кумирами?! Очень корявенько поющие и неизвестно что. Хотя объяснение здесь можно найти – попса надоела всем уже до смерти! Так на общем фоне они выглядят действительно «более солидно», я бы сказал. Но чтобы вот так умудриться испортить вкусы…
– Сегодня яркие, сильные исполнители, по-вашему, есть?
– Соответственно, и исполнителей нет. Некоторые очень хорошие исполнители пытаются выпорхнуть из мюзиклов, такие как Светикова, Гусева, Ланская, Макарский и другие. Они не только хорошие исполнители, они ещё прекрасные актёры к тому же. Вот, может, оттуда можно ждать притока серьёзных личностей. Но из любой «фабрики звёзд» (я имею в виду не передачу, а явление шоу-бизнеса как таковое), конечно, ничего путного не может выйти.
– В своё время вы открыли таланты поющих Боярского, Караченцова… Вы всегда пишите конкретно для кого-то?
– Это самое главное! Я всегда пишу конкретно для кого-то. Например, мюзикл «Мата Хари: Любовь и шпионаж» был написан специально для Ларисы Долиной.
– Кстати, лет 10 назад вышел потрясающий мюзикл «Весёлые ребята» с музыкой отца и сына Дунаевских. Там блистали Дмитрий Харатьян и Ирина Апексимова. Почему он широко не пошёл?
– Очень труден этот жанр. Почему? С одной стороны, у нас прижилась антреприза. С другой – есть государственные театры, живущие на дотационные деньги и деньги спонсоров. А вот между ними находится мюзикл, который не может быть таким же дешёвым, как антреприза, где из декораций зачастую одна простыня, две картонки и для переезда из города в город достаточно одного чемоданчика. Мюзикл – это обязательно живой оркестр, серьёзные декорации, шикарные костюмы, качественный свет, звук… Он – дорогой продукт! И он конкуренции не выдерживает. Все говорят: «А почему у нас не приживается мюзикл?» А потому что равных условий нет.
– Но это же вам не мешает продолжать писать к ним музыку? Сейчас в Москве и по всей стране идут ваши «Мэри Поппинс», «Алые паруса», «Летучий корабль», «Аленький цветочек», «Три мушкетёра», «Дневник авантюриста» по комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты». В сентябре прошла премьера «Эзопа»…
– Всё равно делать-то что-то надо! Да, и кино у нас сегодня тоже в дерьме, но если не будем снимать, то вообще никакого не будет. Вообще мюзикл, музыкальный театр – это та область, которой я хочу посвятить себя максимально. Сейчас мне это интересно больше всего!
– Если честно, хотя бы изредка не тянет изменить любимому жанру, написать рапсодию или симфонию?
– А я, кстати, до сих пор иногда этим балуюсь! Несколько лет назад я написал большую кантату «Радуйся солнцу» на старорусские и церковные духовные тексты: для симфонического оркестра, хора и трёх солистов – баса, сопрано и рок-певца. Кантата была исполнена во Псковском кремле на 1200-летии Пскова при 6-тысячном скоплении народа, имела большой успех. Так что бывают такие у меня «озарения».
Максим Дунаевский с супругой Мариной (справа) и дочерью Марией на красной дорожке перед показом мюзикла Эндрю Ллойда Уэббера «Призрак оперы» в Московском дворце молодёжи. 2014
КЛУБ ЖЁН ДУНАЕВСКОГО
– Так и хочется спросить: какие женщины вас привлекают? И где вы их, таких ярких, красивых, талантливых, находите?
– Они находятся сами. Например, с Мариной, моей нынешней супругой, нас познакомили. Это было в конце апреля 1999 года на дне рождения директора гостиницы «Рэдиссон Славянская». А в остальных случаях… Всё было по-разному. И они все разные.
– Неужели ничего общего нет – ни внешне, ни внутренне?
– Мало! Правда, у всех есть что-то общее с моей мамой. Ведь связь между матерью и сыном – сильнейшая в мире, и из мужчины этот «эдипов» комплекс никогда не выходит до конца. Словом, любимая женщина чуть-чуть должна быть мамой, чуть-чуть – любовницей, чуть-чуть – хозяйкой… Всем по чуть-чуть! Но в одном лице.
– В музыкальной грамоте семь нот. У вас – ровно семь жён. Случайное совпадение?
– (Хохочет.) Кстати, вы мне первый об этом сказали, такое открытие совершили! Возможно, восьмой поэтому и не будет! Я действительно считаю, что это мой счастливый брак «на всю оставшуюся жизнь».
– Вы сохранили хорошие отношения со всеми своими бывшими. Как вам удалось то, что не удаётся почти никому из публичных людей?
– Трудно ответить однозначно. Я думаю, что это скорее данность природная – так тянет, так душа зовёт. Так даже из эгоистических соображений – лучше и комфортнее в жизни. Я никогда не говорил плохо ни об одной из своих бывших женщин. Никогда не делил ни с кем имущества. Уходил – и начинал жизнь с нуля. Наверное, в этом одна из причин, что они не только со мной ровные отношения поддерживают, но и между собой дружат, общаются! С лёгкой руки Наташи Андрейченко появилось даже шутливое выражение: «Пора создать Клуб жён Дунаевского.
– Вы едва ли не единственный из наших композиторов, чья музыка звучит в нескольких голливудских фильмах. В чём Америка повлияла на вас как на музыканта?
– Я прожил в Лос-Анджелесе девять лет и много там чего повидал. Работал на русском телевидении, писал музыку к фильмам и шоу в Атлантик-Сити. Говорить, что в США я имел шумный успех, не буду, как это делают многие, кто возвращается. Работал на хорошем профессиональном уровне. Для меня Америка – это прежде всего их технологии, совершенно другие отношения внутри творческих коллективов. Они более жёсткие и более конкретные, точные – неважно, в музыке или в кино. Технологически там действительно другой качественный уровень! И это стоило перенять. Поэтому, вернувшись сюда, и я, и Саша Журбин, и другие, кто там работал, стараемся выстроить свои отношения с режиссёрами и киношным окружением правильнее. Скажу вам честно: пока это больших трудов стоит и плохо приживается.
– Можете назвать самый тяжёлый момент в вашей американской одиссее?
– Мы там пытались создать шоу-театр с рестораном – в Штатах такие представления называются диннер-шоу. Один из моих друзей купил громадное по размерам заведение с хорошей сценой. Мы его хорошо оформили, сделали звук, свет… Пытались наладить этот бизнес, но, конечно, с нашим российским пониманием бизнеса мы не смогли одолеть трудности, а трудности были просто ужасающие. Ведь в тот момент на это было брошено всё – и здоровье, и деньги, и время. Поэтому порою приходилось мелочь считать по карманам… Буквально!
– Почему не захотели остаться на заокеанской «фабрике грёз»?
– Хотел! Но душа и работа позвали сюда. А теперь на пенсионный какой-то период, может быть, снова в Америку поеду… Я точно так же скучаю и по любимым американским местам тоже.
– У вас четверо детей. Есть надежда, что кто-нибудь из них продолжит династию композиторов Дунаевских?
– Единственный шанс – моя старшая дочка Алина. Она живёт в Париже, там организовала рок-группу. Пишет музыку, поёт, аранжирует. Моё мнение: она талантлива. И при удачных стечениях обстоятельств из неё может выйти толк. Хотя добиться успеха за рубежом очень сложно… А больше – никто! Старший сын, Митя, подавал надежды, у него большие способности – и музыкальные, и актёрские. Даже какое-то время в голливудскую актёрскую школу ходил. Но принял решение посвятить себя настоящему мужскому делу – он финансист, работает в крупной швейцарской компании. Средняя дочь, Маша, видимо, отдаст себя театру. А младшая, Полина, играет в театральной студии при Детском музыкальном театре и говорит, что хочет стать артисткой. Посмотрим!
– А ваш закон – нейтралитет?
– Абсолютный.
– Раньше на вопрос, как проводите свободное время, вы отвечали: «Водка, плавание, теннис. И ничего больше!» А сейчас что ответите?
– Да то же самое. Это же вещи веч-ны-е! Ну, естественно, семья всё-таки к этому прибавляется. Но семья как раз мешает отдыху. Она же какое-то время терпит, а потом начинает что-то обязательно просить, клянчить, давить. Поэтому я не ратую за то, чтобы отдыхать без семьи, но именно поэтому я не включаю её вот в этот перечень. А вот теннис для меня – это не только игра и физическое удовольствие, но и общение, и времяпровождение, и уход от всякой рутины и ерунды – в этот момент у тебя голова абсолютно свободна. Водка – это не просто выпивка, а это тоже любимые друзья, с которыми ты общаешься, делишься, они наполняют тебя. Плавание для меня – это прежде всего море. Без него я вообще не понимаю, что такое отдых. В горах мне неинтересно. Лыжи? (Морщится.) Я катался на лыжах – максимум один-два дня. А вот море никогда не надоедает.
– И последний вопрос. Пётр Ильич Чайковский, выводя формулу успеха, сказал, что успех – это 10 процентов гения, 90 – потения. В вашем случае как?
– Абсолютно не согласен с его формулой. Я бы сказал так: 50 процентов гения, процентов 10 – 20 потения, остальное – удача. И все компоненты этой триады – важнейшие вещи. Выпади хотя бы один – результата не будет.
– Максим Дунаевский – удачливый человек?
– Думаю, что да! В моей жизни есть моменты несомненного везения… Кстати, недавно мой друг, один из богатейших людей страны (не буду называть его фамилию), сказал мне: «Знаешь, Максим, мне в жизни никогда не везло!» После этого мне хотелось упасть со стула… (Хохочет.) Вот он не считает, что его миллиарды – результат фарта, считает, что всё заработал кровью и потом. А я, у которого нет в наличии и крошечной доли того, называю себя везучим. Согласитесь, парадокс! Но главное, что я себя таковым всецело ощущаю.
