Владимир Шаинский: «Будет ли мне жалко расставаться с этим миром, с этим небом, с этими облаками, с этими людьми? Очень. Но я верю, что, уйдя из этого мира, я попаду в другой, где будут свои облака, деревья и все…»
СЧАСТЛИВОЕ СОВЕТСКОЕ ДЕТСТВО ОСИРОТЕЛО
Совершенно несерьёзный, дурашливый человек, маленького роста, со смешным голосом клоуна… И в то же время – автор самых главных эстрадных песен послевоенной поры, создатель музыкальной классики для детей и их родителей. Такой вот противоречивый портрет всегда рисовался нам, когда произносили: Владимир Шаинский.
25 декабря прошлого года его не стало. Великий улыбчивый композитор умер на 93-м году в США, куда пять лет назад уехал вместе с женой и двумя детьми. В Сан-Диего он лечился от тяжёлой мучительной болезни. Однако своей единственной родиной считал Советский Союз, хотел быть похороненным только в России. И это свершилось. Правда, с большой задержкой. Лишь 19 января самолётом «Аэрофлота» гроб с телом Владимира Яковлевича был доставлен в Москву, а 22-го предан земле… Такое промедление было связано с невероятной волокитой при решении вопроса о выделении места на Новодевичьем кладбище. Родственники просили… Союз композиторов настаивал… Министерство культуры Российской Федерации ходатайствовало… Но, увы. Собянинские чиновники так и не смогли найти под стенами монастыря клочка земли для нашего великого и к тому же старейшего композитора… В итоге последний приют Владимир Шаинский обрёл на Троекуровском кладбище, в лесу. Впрочем нет никаких сомнений, что народная тропа не зарастёт к его великой могиле, на погосте между промзоной и одним из спальных районов столицы. (Ведь даже к могиле Эрнста Неизвестного, похороненного в двухстах верстах от Нью-Йорка на острове Шелтер-Айленд, где скульптор провёл последние годы жизни, нет-нет да приезжают российские почитатели его творчества.)
Среди горы цветов и венков, в которых утопал гроб с телом композитора, выставленный на церемонии прощания в актовом зале Союза композиторов, была одна неприметная корзинка с траурной надписью на ленте: «Владимиру Яковлевичу – от советских детей». Трагично… Ведь нет сегодня в нашей стране человека, которому не известно имя Шаинского! Именно из его песен малыши впервые узнают о том, что «дважды два – четыре», а «дружба начинается с улыбки»; и каждому школьнику знакомо весёлое «тили-тили, трали-вали»… А на эстраде более полувека звучат его шлягеры «Лада», «Не плачь, девчонка», «Травы, травы», «Когда цвели сады», «Дрозды».
Даже притом что в этот день осиротело вроде бы именно советское поколение, как-то трудно представить, что спустя десятилетия в нашей стране можно будет встретить людей, не знающих имя этого композитора, этого человека «маленького роста» (как пела Анна Герман) и огромного таланта, как признано всеми.
Незадолго до отъезда в США Владимир Яковлевич принял участие в подготовке коллективного мемуарного сборника «Автограф века», для которого дал большое интервью. Предлагаем сокращённый фрагмент этого материала.
Юрий Панков
Маленькому Вове 2 года и 8 месяцев. Киев. 3 августа 1928
«ДЛЯ ДУШИ ПОЮТ, А НЕ ДЛЯ СЛАВЫ»
– Ваша юность пришлась на войну…
– Призвали меня в сорок третьем. Первый год я служил в частях связи в тылу. Но по дороге на фронт нас отправили во Владимирскую область, в учебный артиллерийский полк. Там, в районе города Коврова, были сплошные военные заводы. А кто там работал? Одни девчонки. Шагаешь по улице – а со всех сторон, из всех окон несётся: «Эй, солдатик, иди к нам!»
Там, под Владимиром, меня взяли в духовой оркестр, и на фронт в итоге я так и не попал. Хотя, как и другие, писал заявления командиру части с просьбой отправить на передовую. Но получил торжественный отказ. Помню, мы в сорок четвёртом даже бежать на фронт собирались.
Если бы оккупация застигла меня в Киеве, я её, конечно, не пережил бы – евреев в живых не оставляли. Мою бабушку, которой было 75 лет, расстреляли в Бабьем Яру. Она ведь ещё в 1918 году пережила немецкую оккупацию Украины. Но тогда немцы были другими. Как и все пожилые люди, знавшие полунемецкий идиш и вежливых солдат кайзеровской армии, она вспоминала: «Немцы с нами ничего не сделают, ведь это культурная нация. На зло они не способны». Она отказалась от эвакуации и погибла.
Потом на Украине говорили уже по-другому: «Немцы пришли – «гут». Евреям «капут», цыганам тоже, украинцам позже». На устах у многих были слова: «Евреями растворяют, а замешивать будут на украинцах». Поскольку здесь было много людей, состоявших в так называемых смешанных браках, вместе с женщинами-еврейками на Бабий Яр пришли их украинские или русские мужья, а мужчин-евреев сопровождали их украинские или русские жены. Они хотели разделить со своими близкими судьбу «переселенцев».
– Кто повлиял на ваше решение стать музыкантом?
– Однажды меня пригласили в гости к спортивной команде, и какая-то девушка, чемпионка, задала вопрос: «Когда вы решили стать композитором?» Мне пришлось ей ответить: «А я ещё не решил…» Вот так я мог бы ответить и сейчас, но это было бы слишком оригинально, если учесть, что мне уже под девяносто…
Когда я решил заниматься музыкой – не помню. Сочинял музыку чуть ли не с рождения, когда ещё не умел разговаривать и ходить. Я, конечно, слышал разные мелодии, запоминал, но иногда меня посещали мелодии, которых я вроде бы не слышал. Мне кажется, это были первые сочинения. И это продолжается всю мою жизнь. Всё время звучат какие-то мелодии, днём и ночью, во сне или наяву. Но если ночью – тогда надо вставать, брать нотную бумагу, что-то писать, и я думаю: «Если песня хорошая, так она не уйдёт, а если плохая – то пропадёт, и Бог с ней!»
– Вы окончили консерваторию по классу скрипки. Почему именно скрипка? Традиционное желание еврейских родителей?
– Нет, тут сыграло другое, более прозаическое. Все говорили, что у меня удивительные музыкальные способности для малого ребёнка, – мне было лет шесть тогда. Мама взяла меня с собой в какой-то дом отдыха, и там мне сказали: «Вот из тебя пианист хороший получится!», а я ответил: «Но рояль и пианино очень дорого стоят, у нас денег не хватит». – «А на что хватит?» – «Ну, скрипка сколько стоит?» – «Гораздо меньше». – «Ну, на скрипку хватит!» Вот такие рассуждения сыграли роль в выборе музыкального инструмента.
В учебном артиллерийском полку. Владимирская область, Ковров. 1943
– Когда вы приобрели свой первый рояль? Или пианино?
– Первое пианино было приобретено ещё в Киеве, мне было тринадцать или четырнадцать лет. Мне его купили, чтобы я многосторонне развивался в музыке. И всё это пришлось бросить – оно досталось господам немецким оккупантам или их прихвостням. Правда, когда мы приехали в Москву, всё начали заново. Я жил в одной комнате с отцом, его второй женой и её дочерью от первого брака. И когда я приходил совершенно разбитый из консерватории, то расставлял несколько стульев, ложился и спал. И никто не говорил, что это тесно. Потом уже я переехал и жил вместе со своей мамой.
– Когда вы первый раз в жизни сочинили то, что называется песней?
– Первые записанные на ноты сочинения появились тогда, когда меня начали учить музыке, в девять с половиной лет. И уже через месяц появились первые сочинения в стиле той музыки, которую мне преподавали, – Моцарт, Бетховен, Бах. А первая мелодия, сочинённая на слова, появилась значительно позже, во время войны.
Когда мне исполнилось 17 лет, меня забрали в армию. Попал я в радиочасть: мы изучали азбуку Морзе, таскали тяжёлые радиостанции по 34 кг. Нам предстояло впереди линии фронта корректировать огонь артиллерии. И вот однажды я услышал, как мой сослуживец и ровесник Толя Лебедев читал свои стихи, посвящённые нашей части. Первая строфа звучала так:
В небе облако клубится,
даль прозрачная ясна,
и невидимою птицей
мчится радиоволна…
Я сочинил мелодию к этим стихам.
– И как это было принято?
– Моим первым музыкальным критиком был наш сержант. Как-то он спросил меня: «О чём задумался?» – «Да вот, кажется, песню сочинил…» – «А ну спой!» Я спел ему, как умел. «Кажется, ничего». Сержант сказал лейтенанту. Тот послушал песню и говорит: «Кажется, ничего». Через несколько дней меня вызвали в штаб. Я спросил: «Зачем?» – «Да какую-то песню разучивать». Оказалось, мою. По тревоге всю нашу часть выстроили на плацу, и с моего голоса за час её разучили. Эту песню пели все роты по дороге на завтрак, обед и ужин. Она солдатам очень нравилась.
А в скором времени меня отправили служить в другое место, за несколько тысяч километров. Я попал в музыкальный взвод, в оркестр. И там я услышал: солдаты идут и поют мою песню! Я говорю своим товарищам-музыкантам: «Ребята, а это я сочинил». Все меня подняли на смех: брось врать!..
Произведение должно иметь не только качество, зависящее от автора, но и судьбу, зависящую от окружения, от времени создания, от других обстоятельств. Например, песня «Дрозды». Первым её исполнителем был Эмиль Горовец. После того как он эмигрировал, песня стала «персоной non grata». Мне посоветовали срочно передать её каким-нибудь другим певцам. И я передал её «Песнярам», которые спасли репутацию «Дроздов». Потом эту песню спела начинающая Алла Пугачёва, и это было одно из лучших исполнений. Но почему-то на телеэкран песня тогда не попала, может быть, потому, что начинающая Алла была слишком «своеобразной» для вкусов начальства. И вот нашёлся замечательный певец Геннадий Белов, обладавший удивительно задушевным голосом, нашедшим прямую дорогу к человеческим сердцам. И песня пошла, и вошла в число «Песен года».
– То есть были трудности?
– Ну, всегда есть люди, которым всякое удачное произведение коллеги представляется явлением негативным. Например, какая была истерия по поводу «Лады»! Цитирую одного коллегу, не буду его называть: «При таком тексте, который является серым и безликим, и музыка получилась серой и безликой». Но в народе эта песня была безумно популярна.
Надпись на фотографии: «Я, конечно, не Аполлон, но есть во мне что-то эдакое…» Москва. 1950
– А как вы реагировали на критику?
– Никак. Тогда было модно выбирать объект для битья, для ругани, использовать его в качестве боксёрской груши. Так что автор, избранный в качестве груши, мог гордиться: стало быть, кому-то его произведение досадило своей популярностью. Что касается меня, я ни разу в жизни не выступал, никого не ругал, и не только потому, что это аморально. Прежде всего, я не так уж верю в непогрешимость моих суждений. А вдруг это не так уж плохо, вдруг время внесёт свои коррективы? Ведь бездарная песня, как правило, не становится долгожительницей. А подлинное искусство живёт. Поэтому сейчас я могу гордиться, что мои песни живут.
– Кто был самым первым исполнителем ваших песен?
– Самая первая певица, с которой я начал сотрудничать, была 16-летняя Алла Пугачёва; она записала песню «Как бы мне влюбиться» и ряд других, как детских, так и «взрослых», например «Цыганский хор».
– Вы общаетесь с Аллой Борисовной?
– Не могу сказать, что я дружу с Пугачёвой, хотя отношусь к ней с почтением и симпатией. Но я продолжаю быть в хороших отношениях, например, со Львом Лещенко. Когда-то дружил с Геннадием Беловым, Анной Герман, и это была, пожалуй, самая поэтическая страница в моей песенной биографии. До сих пор трудно смириться с мыслью, что их уже нет… Анна Герман очень рано ушла из жизни, и это утрата невосполнимая. Её голос звучал как серебряный ручей, без всякого напряжения, естественно, благородно, просто божественно! Она была именно божественной певицей. Мы с ней были большими друзьями, я её очень хорошо знал и уважал. Это был идеальный человек.
– Как оцениваете нашу современную эстраду?
– Я думаю, все согласятся с тем, что её никак не назовёшь достойной великой державы. Советское время было в значительной мере не самое лучшее для нашей страны, но советская песня всё равно лучшая в мире. И опуститься на тот уровень, на котором мы находимся сейчас, – позорно, это шаг назад, куда-то во времена нэпа, блатных песенок. Нам нужно подтягиваться, как на турнике, до уровня песен прошлых лет. Эстраду приватизировали люди предприимчивые, но далеко не самые талантливые. И не самые честные. Это сразу породило множество возможностей для «коммерсантов от искусства». Когда слушаешь некоторые песни, кажется, что людям специально стараются испортить музыкальный вкус. Час будут обсуждать произведение, которое и гроша ломаного не стоит, – бездарная самодеятельность, ничтожные стихи… Я помню, во время войны, когда отступали наши войска, впервые по репродуктору мы услышали песню «Священная война» Александрова на слова Лебедева-Кумача в исполнении Краснознамённого ансамбля песни и пляски. И одна женщина, жена офицера, заплакала и сказала: «Нет, нас не победить! Нельзя победить народ, у которого такие песни!»
О творчестве Роберта Рождественского композитор говорил: «Это великий поэт. Я преклоняюсь перед его талантом». Середина 1970-х
«ОБЛАКА ИЗ НЕВЕДОМОЙ СТРАНЫ»
– В XXI веке что-то поменялось по сравнению с XX?
– Ни черта не поменялось, но людей тех нет… Большинство моих друзей и знакомых уже умерло. Они куда-то ушли и уже не вернутся никогда, я их провожал в последний путь. А ведь мои песни во многом зависели именно от них. Ну, например, помните классическое: «музыка Шаинского, стихи Матусовского…»? Это был настоящий творческий союз. Песней «Крейсер «Аврора» я и сейчас горжусь. Я не считаю, что это песня-подхалим, за которую мне следует теперь как-то опускать глаза или стыдиться. Это справедливая песня, это историческая, объективная песня. А его песня «Вместе весело шагать по просторам» – какие стихи! Это был один из наших самых крупных поэтов. Громаднейший профессионал, громаднейший! На его стихи я писал «Ну почему ко мне ты равнодушна» и целый ряд других песен. А его «Подмосковные вечера»!..
А Роберт Рождественский! Он не только мой соавтор. Он соавтор целой плеяды замечательных композиторов. И вообще, я считаю, что это великий поэт. Я преклоняюсь перед его памятью…
Я говорю о тех авторах, которые меня покинули. Я, наверное, не всех перечислил. А Ошанин? Он был в высшей степени порядочный человек, который подлости в отношении других людей и своих коллег не допускал. Михаил Рябинин, мой соавтор таких песен, как «Обручальное кольцо», «Родительский дом», «Один раз в год сады цветут»… Он умер, его тоже нет. А Иван Сергеевич Юшин, автор песни «Травы, травы»… Замечательные стихи! Он не был профессиональным поэтом, так и не успел им стать. Он уже был пожилым человеком, когда дал мне ознакомиться со своими стихами. И я выбрал именно это стихотворение. Там есть такие удивительные строчки: «Месяц с неба блёстки по лугам рассыпал, стройные берёзки что-то шепчут липам…» Уже одно это стоит того, чтобы попытаться написать песню…
Раньше я приезжал из гастрольных поездок и, как правило, недосчитывался кого-то из моих поэтов, из моих певцов, из моих друзей. И сейчас я молю Всевышнего, если Он есть, чтобы Он хранил поэтов, певцов и вообще всех добрых, хороших людей.
– Кого из великих людей XX века вы знали лично?
– К сожалению, не близко знал, но горжусь, что был знаком с Шостаковичем. На меня производит огромное впечатление его облик, это был святой человек, кристальной чистоты. И его музыка кристальной чистоты.
– Какую музыку любите слушать?
– Ту же, что и в детстве. Моцарт, Бетховен, Бах – эти композиторы до сих пор мои самые любимые. Потом добавились Шопен, Чайковский, Мендельсон, Верди, Бизе… Или Шуберт. Какая простота, бездна обаяния! А как можно не любить Рахманинова, как можно не любить Чайковского? Чайковский одно время для меня был вообще весь мир.
– Почему вы писали много песен на детскую тему?
– Я не старался писать именно для детей. Видимо, мировосприятие у меня оказалось достаточно близким к детскому, а этим можно только гордиться. Поэтому некоторые из моих коллег считали меня недостаточно солидным, а подчас и эпатирующим окружающих. Меня вообще часто упрекают в недостаточной серьёзности. А я считаю, что слишком серьёзно относиться к тому, что ты делаешь, – это ошибка. К тому, что ты сделал, и вообще к любой вещи всегда надо относиться с улыбкой. И не всегда она должна быть восторженной и доброй. Она должна быть чуть-чуть иронична.
С мамой. В комнате на Патриарших прудах. Конец 1940-х
«А ЗВЕЗДЫ ТИХО ПАДАЛИ, КОГДА ЦВЕЛИ САДЫ»
– Ваше отношение к женщинам?
– Идеала женщины у меня не было никогда. Сейчас, пожалуй, можно говорить, что таким идеалом является моя нынешняя жена. И по внешности, – а ведь мы, мужики, сначала оцениваем внешний вид, – и по характеру. Детская непосредственность, открытые эмоции, переход от самого весёлого смеха к негодованию – вот такая она у меня! Но я слишком поздно для себя открыл эту девушку. У нас разница сорок один год. Это, как говорится, немножко многовато.
– Считаете, что это неравный брак?
– Непривычный, конечно, но в ежедневном общении мы этого не чувствуем. Может быть, это чисто моё заблуждение, может, она и ощущает, а мне просто не показывает вида… Хотя нет. Такое откровенное существо, как моя жена, не стало бы долго терпеть.
– Жена занимается только семейными делами или выступает как импресарио?
– Вообще-то она воспитывает наших детей. Она пока не научилась быть импресарио. По менталитету, по характеру она всё равно гораздо моложе своих лет.
– В творческих вопросах советуетесь с ней?
– Обязательно! Мне хочется, чтобы моя музыка ей нравилась. И всегда считал: если пишу песню, то она должна нравиться простым девушкам. Если меня спросят, кому ты больше доверяешь – учёному-музыковеду или фабричной девчонке, скажу: фабричной девчонке. Если бы Светлане не нравились мои песни, она бы просто не обратила на меня внимания. Многие считают меня очень богатым человеком и думают о финансовой причине её замужества. Они ошибаются. Моя жена никогда не относилась ко мне с расчётом, она видела, какой я на самом деле.
– Не было ли у вас планов заниматься классической музыкой?
– Я её писал. Думаю, что и сейчас ещё не поздно. Но не обязательно писать грандиозные формы. Можно делать миниатюры для скрипки, рояля и других инструментов. Музыка рождается по-разному. У меня – иногда среди ночи. Писание музыки – дело особое. Это ведь не как по-современному: нажал пару кнопок на клавиатуре компьютера: Ctrl, Alt – и порядок. Она берётся из головы, мозга. Из живота. Кто-то может сочинять музыку, только выпив. В последний период жизни замечательный композитор Мокроусов писал практически всегда после, скажем так, большого веселья. Соловьёв-Седой песню «Подмосковные вечера» – тоже.
Льва Лещенко композитор особо выделял среди остальных исполнителей, с тех пор как тот ещё в середине 1960-х первым исполнил по радио «Не плачь, девчонка»
– Неужели это чувствуется по музыке?
– Ну что вы! Музыка великая. Сразу, после первого исполнения, стала народной. Эту песню поют все поколения и по сей день. Но именно в таком состоянии напряжения у него рождалось вдохновение. «Подмосковные вечера» исполнил Владимир Трошин. Удивительный голос, удивительная душа! Песни той эпохи он пел ненапряжённо, неназойливо. Никакого насилия над слушателем – как раз то, чего больше всего людям в те годы не хватало. Я сразу обратил внимание на его манеру исполнения.
– Вам удавалось следить за музыкальной модой? Соответствовать эпохе получалось?
– Я всегда соответствую. Я должен быть в курсе, должен плавать в современном океане, а не в океане ледникового периода. Помню, – это было давно, – какой-то молодой парень написал: «Когда я слышу первые аккорды Шаинского, я сразу узнаю, что это Шаинский». Мне это было важней важного.
– Получается, вы тщеславный?
– Не скажу, что очень. Есть люди гораздо более тщеславные. Нельзя терять человеческий облик, а популярные люди часто доводят своё тщеславие до абсурда.
Отдых в выходные дни. Конец 1970-х
– Вы верующий?
– Я не могу поверить, что когда-нибудь я уйду и меня больше не будет. Это вопрос, который всегда останется для меня без ответа, самый глубокий, философский. Если меня спросят: будет ли мне жалко расставаться с этим миром, с этим небом, с этими облаками, с этими людьми? – да, будет. Очень. Но я верю, что, уйдя из этого мира, я попаду в другой, где будут свои облака, деревья и все. Посмотрим…
– Песни Шаинского часто вызывают не только улыбку, но и слёзы…
– Да, бывает доверительное отношение к моим песням, и это нормально. Скажем, песня «Когда цвели сады» Анны Герман исключительно лирическая. Если песня пронзительная и вызывает слёзы, это же не минус, а, наоборот, достоинство.
– Как и все, вы, наверное, когда-то совершали поступки, которые не украшают?
– Есть один такой поступок, который не могу себе простить. Я плохо ухаживаю за могилой моей мамы. Вот за это мне стыдно. А за остальное…
К счастью, я не совершал такого, за что мне приходилось бы краснеть. Но плакать приходилось. Очень. Впрочем, слёзы бывают святые, которых не надо стыдиться.
Записал Юрий Панков
Фото из архива издательства «Автограф века»
«Я был заядлым курильшиком. Высаживал по 4 пачки в день. Но в 1977 году бросил и занялся подводным плаваньем». На фото – после подводной охоты на Волге. 1979
Справка: Шаинский Владимир Яковлевич родился 12 декабря 1925 года в Киеве. Во время войны в эвакуации окончил два курса Ташкентской консерватории. В 17 лет был призван на воинскую службу. После демобилизации в 1945 году поступил на 3-й курс оркестрового факультета Московской консерватории по классу скрипки. В 1949 году получил диплом по специальности «солист-скрипач, педагог». До 1951 года – артист оркестра Утёсова. С 1952 по 1962 год – преподаватель музыкальной школы и оркестровщик для эстрадных оркестров. В 1962–1965 годах – студент Бакинской консерватории по классу композиции.
Обращение В.Я. Шаинского к читателям книги «Автограф века».
Написал более 300 популярных песен. Среди них: «Дрозды», «Берёза белая», «Уголок России», «Багульник», «Когда цвели сады», «Белые крылья», «Не плачь, девчонка», «Идёт солдат по городу», «Цыганский хор», «Песня Крокодила Гены», «Улыбка», «Через две зимы», «Кузнечик», «Антошка», «Про папу», «Пропала собака», «Облака», «Мамонтёнок», «Любви негромкие слова», «Голубой вагон»… Автор десятков мелодий из любимых художественных и мультипликационных фильмов. Среди них: «Анискин и Фантомас», «Завтрак на траве», «Школьный вальс», «Финист, ясный сокол», «Пока бьют часы», мультфильмы «Чебурашка», «Шапокляк», «Катерок», «Крошка-енот», «Трям! Здравствуйте!»…
