Почему Иосиф Сталин не мог накормить страну
Мы продолжаем цикл публикаций экономиста Никиты Кричевского, посвящённых немифологизированной истории коллективизации в СССР. См. «Ликвидировать путём заключения в концлагеря
» («Совершенно секретно» №4/405, апрель 2018); «Неестественная убыль населения» (№5/406, май 2018).
Многие исследователи коллективизации, не говоря уже о тех, что живут штампами, уверены в том, что сталинские аграрные ужасы осуществлялись прежде всего с целью повышения экспортных поставок хлеба, за счёт которых якобы финансировалась индустриализация. Вынужден расстроить адептов тоталитарной модернизации – это не так.
Стратегическим просчётом Сталина была слепая вера в то, что мировые цены на аграрную продукцию год от года будут только расти. Вплоть до начала Великой депрессии хлебная конъюнктура не просто оставалась высокой, но продолжала расти, и ни у кого в советском правительстве не было сомнений, что ценовое безумие – отныне и навсегда. Приблизительно то же самое, сначала в СССР, а потом в России, наблюдалось в 1973 – 1985 и 2002 – 2014 годах (на втором отрезке – с перерывом в 2008 году) в отношении мировой конъюнктуры углеводородов. Финал во всех случаях известен.
К слову, конец 1920-х и начало 1930-х – возможно, худшее время в истории мировой торговли. В мире бушевал экономический кризис, «золотой стандарт» трещал по швам, Штаты и Европа отгораживались друг от друга протекционистскими заборами, достаточно вспомнить печально известный Закон Смута – Хоули о тарифе 1930 года, поднявший таможенные ставки более чем на 20 тысяч импортируемых товаров. Ответом стало повышение пошлин на американскую продукцию, что не замедлило сказаться на дальнейшем сжатии международной торговли.
Если принять мировой торговый оборот 1929 года за 100, то в 1930-м этот показатель составил 81%, в 1932-м – 39%, а «дно» было достигнуто в 1934 году – 34% от уровня 1929 года. Цены на основные товары советского экспорта также упали (снова примем ценовые ориентиры 1929 года за 100). На пшеницу: до 43% в 1932 году и до 30% в 1934-м. На муку: до 45% в 1932 году и до 37% в 1934-м. На хлопок: до 34% в 1932 году и до 39% в 1934-м. И пусть мировые цены на лес, уголь или чёрные металлы снизились не так глубоко, тотальный индекс цен на продукцию советского экспорта снизился со 100% в 1929-м до 49% в 1932-м и 44% в 1934-м. Без малого в два с половиной раза.
Оставалось либо вывозить больше, чтобы сохранить прежнюю норму дохода, либо, коль валюта нужна как воздух (а она действительно была нужна для оплаты импорта и погашения валютных займов), экспортировать себе в убыток. Но было ли что поставлять?
Уборка урожая в колхозе «Ленинский путь» (Жашковский район,Черкасская область, Украинская ССР). Август 1935
ГЕОРГИЙ ПЕТРУСОВ/«РИА НОВОСТИ»
ВЫРЕЗАННОЕ ПОГОЛОВЬЕ
Поскольку мы говорим об аграрном секторе, сконцентрируемся на животноводстве и растениеводстве. Сначала – о поголовье крупного рогатого скота (КРС), показатели которого мы будем сравнивать с 1916 годом, когда царская Россия третий год сидела в окопах Первой мировой.
В 1916 году национальное стадо КРС насчитывало 59 млн голов. В 1930 году показатель уменьшился до 53 млн (хотя в 1929-м, на старте коллективизации, численность составляла 67 млн), в 1934 году осталось 42 млн. По хрюшкам статистика не лучше: в 1916 году – 20 млн, в 1929-м – те же 20 млн, в 1930-м – 14 млн, а к 1934 году – 18 млн. По лошадям произошла просто катастрофа: в 1916 году (напомню: в третий год войны) их было 35 млн, в 1929-м – снова почти 35 млн, в 1930-м – 30 млн, но в 1934 году – менее 16 млн, то есть снижение почти в два раза!
Одна часть стада пострадала в ходе всё той же Первой мировой и революции. Другая попала под нож в связи с нехваткой продовольствия, выполнения растущих обязательств перед государством или при вынужденном переселении (бегстве) бывших хозяев в города. Наконец, немалое количество скота было отправлено на убой, чтоб не досталось экспроприаторам.
Так или иначе, но в 1934 году, когда коллективизация шла пятый год и, по идее, должна была давать ощутимые результаты (если принять за основу версию о верности сталинской аграрной стратегии), поголовье по многим позициям сократилось в разы в сравнении с военным 1916 годом. И это при том, что население увеличилось со 147 млн человек, по переписи 1926 года, до 170 млн, по оценкам 1933 года (и до 162 млн человек, по переписи населения 1937 года).
ХЛЕБ – НЕ ВСЕМУ ГОЛОВА
Со статистикой по зерновым всё несколько сложнее. Здесь нужно учитывать не только собранный урожай и урожайность, но и посевные площади. С последних и начнём.
К осени 1930 года совокупная посевная площадь страны составляла 96 млн га, а к осени 1932-го – 104 млн. Прогресс вроде бы налицо, но в последующие годы размеры клина либо снижались, либо оставались на прежних позициях: например, весной-осенью 1936 года сев производился на 103 млн га.
Урожайность также стагнировала. Осенью 1930-го она фиксировалась на отметке 7,5 ц/га, на следующий год – 8,5 ц/га, а в оставшиеся до начала Второй мировой войны годы лишь в 1938 году превысила 9 ц/га. Сравним: в дореволюционной России 1908 – 1913 годов урожайность зерновых была порядка всё тех же 7,5 – 8 ц/га, тогда как во Франции и США – более 12, в Англии – до 20, а в Голландии – до 22 ц/га.
Теперь об урожае. По сталинской статистике, в период 1928 – 1933 годов валовые сборы зерновых колебались от 69 до 84 млн тонн. Однако в 1934 году урожай внезапно составил почти 90 млн тонн, хотя годом ранее – лишь 70 млн. И это при том, что посевные площади увеличились незначительно, а урожайность, конечно, удалась, но не на столько, чтоб показать прирост сразу на 28%. Неужели коллективизация начала приносить реальные плоды? Если бы.
ЛИЦЕМЕРНАЯ СТАТИСТИКА
Всё много проще. До 1934 года при расчёте валового сбора учитывался амбарный или фактический урожай – завершённый и поступивший на хранение в амбары результат аграрного производства. С 1934 года сталинские статистики стали определять размеры урожая как биологический урожай или урожай на корню – прогноз сродни прикидке на глазок, когда перед уборкой расчёты строились исходя из предпосылки, что в страду каких-либо отрицательных явлений, а следовательно, потерь не будет.
Итоговые цифры, естественно, тут же подпрыгнули, что, впрочем, не отразилось на сытости советских граждан – цифрами не наешься. Главное, что идеологически СССР тут же стал эффективным, а коллективизация – оправданной.
В 1954 году, уже при Хрущёве, отчётность 1930-х скорректировали на потери, валовые сборы тех лет пересчитали в сторону уменьшения, и все сталинские рекорды моментально оказались дутыми. К примеру, упоминавшийся урожай 1934 года составил не 90 млн, а всего 68 млн тонн, а абсолютное достижение 1938 года в 120 млн тонн при урожайности в 11,5 ц/га превратилось в 97 млн тонн и урожайность в 9 ц/га.
Мы гордимся достижениями наших хлеборобов в 2017 году, когда было собрано 135 млн тонн при урожайности в 29 ц/га и соответствующем обеспечении, как говорится, наукой и техникой. Предыдущий рекорд, 127 млн тонн, держался аж с 1978 года, в течение почти четырёх десятилетий страна, как ни старалась, лишь в отдельные годы собирала больше 100 млн тонн. То ли дело при Сталине: ловкость рук – и урожай увеличивается почти на треть.
Зачем тот статистический финт был нужен Сталину – понятно: идеологически «правильная» статистика лицемерно доказывала превосходство колхозной системы над общинной и фермерской. Также ясно, зачем обратная операция понадобилась Хрущёву, – показать, что сталинские рекорды были фальшивыми.
НАПРАСНЫЕ НАДЕЖДЫ
Ожидания сталинского руководства в части поступлений валютной выручки от экспорта продукции животноводства и зерновых таяли с каждым коллективизационным годом. Партия предпринимала всё, чтобы вывезти из страны как можно больше продукции, но доходы всё равно падали. К тому же не будем забывать про Великую депрессию, обрушившую цены на все биржевые товары.
До начала коллективизации доля экспорта хлеба в суммарном объёме советского экспорта составляла ничтожные 1,3% (в 1929 году). Но первая же попытка взвинтить этот показатель, когда зерно изымалось «под метёлку», привела к тотальному голоду: в 1930 году доля зерновых в общем объёме экспорта составила более 19%, в 1931-м – почти 18%. В 1932 году удельный вес хлебного экспорта снизился в два раза – до 9%, однако зерна на посевную стало хватать лишь к 1934-му, тогда же начал отступать голод.
Теперь рассмотрим отдельно взятый экспортный 1930 год в деньгах (по курсу 1936 года). Тогда хлеба было вывезено на 883 млн, лесоматериалов – на 743 млн, нефтепродуктов – на 687 млн, льна – на 155 млн рублей. Снова сравним с дореволюционной Россией: в 1909 – 1913 годах экспорт трёх главных российских товаров в среднем составил, соответственно, хлеба – 2698 млн, лесоматериалов – 635 млн, льна – 343 млн рублей. И пусть нефть и нефтепродукты в начале ХХ века ещё «не котировались», сохранить дореволюционные позиции удалось лишь по лесоматериалам.
Да и то лишь отчасти. Вот как мировой кризис отразился на экспорте леса: в 1930 году выручка составила 743 млн, в 1931-м – 497 млн, в 1932-м – 352 млн рублей, притом что удельный вес лесоматериалов в общем объёме экспорта оставался стабильным. Собственно, 1930 год стал наиболее успешным по экспорту: тогда за рубеж было поставлено на 12% больше продукции, чем в 1929 году (в физическом объёме – на 36% больше). Однако в 1931 – 1934 годах экспорт, несмотря на то что в физическом объёме оставался выше цифр 1929 года, в стоимостном выражении снизился, притом обвально: в 1931 году совокупный экспорт составил 88%, а в 1934-м – всего 45% от показателя 1929 года.
Так или иначе, но доля экспорта в общем объёме продукции национального хозяйства России, в 1913 году составлявшая более 10%, с конца 1920-х неуклонно снижалась. Если в 1930-м она составила 3,5%, в три раза меньше дореволюционной, то в 1932 году – около 3%, в 1934-м – менее 2%, а в 1937-м – всего 0,5%. В три раза уменьшилась и доля СССР в глобальной торговле. Пример также пострадавшей от Первой мировой войны и нескольких революций Германии, доля которой в мировой торговле снизилась, но не в разы (с 13% в 1913 году до 9 – 10% в 1927 – 1934 годах), нам не указ.
Знаете, как наши учёные объясняли то внешнеторговое фиаско и фактическую неконкурентоспособность советской экономики? А вот как: «В СССР в силу социалистического характера его хозяйства экспорт не играет той роли, какую он играет в капиталистических странах. США вывозят 10% всей продукции, Англия – около 25%, Германия – 25 – 30%, Бельгия – 50%, Дания – 54% и т. д. Россия до революции вывозила 10,4% всей валовой продукции. В СССР же максимальный размер доли экспорта составил в 1930 году
(год наивысшей абсолютной суммы экспорта) всего 3,5%. Сейчас эта доля уменьшилась в несколько раз. Эти цифры лишний раз подтверждают, что СССР не стремится завоёвывать мировые рынки. Мы экспортируем свои товары лишь в той степени, в какой это необходимо для оплаты импорта, объём и характер которого строго регламентируются в соответствии с планом народного хозяйства».
А далее и вовсе необъяснимый пассаж: «Снижение доли экспорта в продукции происходит вследствие бурного роста валовой продукции промышленности и сельского хозяйства».
Куда же девались «излишки» – неужели закапывались? И почему в таком случае партии и правительству постоянно не хватало валютной выручки?
НЕМЕЦКИЕ КРЕДИТЫ
После экспортно благополучных по части валютной выручки 1928/29 и 1929/30 годов начинался оглушительный спад, в отдельные периоды составлявший более половины ожидаемых валютных поступлений. Однако с высоких трибун продолжали внушать, что социалистическая экономика развивается строго по начертаниям пятилетних планов и никак не зависит от мировых катаклизмов.
Принято считать, что после отказа советского правительства от царских долгов иностранцы кредиты и займы Советской Республике не предоставляли. Это также неверно. Как писала историк советской экономики Елена Осокина, «в соответствии с валютным балансом за 1926/27 год, составленном Наркомфином СССР, внешняя задолженность Страны Советов на 1 октября 1926 года составила 420,3 млн рублей. К 1 октября 1927 года она выросла до 663 млн рублей, включая долгосрочный германский кредит в 180 млн рублей, полученный в конце 1927 года. Львиную долю этой задолженности (66%) представляли кредиты под импорт на нужды индустриализации. На 1 апреля 1928 года задолженность СССР иностранным фирмам и банкам выросла до 781,9 млн рублей. Реальные золотовалютные ресурсы СССР в то время составляли лишь 213 млн рублей, они не покрывали и трети внешнего долга СССР… В апреле 1931 года СССР получил от германских банков новый большой кредит, который не смог выплатить в срок. По признанию Сталина, задолженность СССР на конец 1931 года составила 1,4 млрд рублей. По немецким источникам того времени, на 1 января 1933 года СССР всё ещё должен был Западу 1,3 млрд рублей золотом». Так что кредитовали, да ещё как.
Для погашения внешних долгов валюты от экспорта не хватало, и приходилось расплачиваться золотом. Если в 1926 – 1927 годах золото, вывезенное в счёт оплаты кредитов и займов, оценивалось в 20 млн рублей, а в период с 1 октября 1927-го по 1 ноября 1928-го – в 155 млн рублей, то в 1933 году – уже в 170 млн рублей, что в пересчёте на товарное золото было в пять-шесть раз больше ежегодной добычи СССР.
Вот откуда у Сталина привычка прежде других задач пополнять золотой запас страны. Привычка, унаследованная нынешним руководством России.
СЫРЬЕВАЯ СВЕРХДЕРЖАВА
Наше время запомнится потомкам, в том числе многочисленными крылатыми фразами, экономическими эвфемизмами, всё предназначение которых сводилось к тому, чтобы скрыть бедственное положение дел в российском национальном хозяйстве. Одно из таких выражений – «энергетическая сверхдержава» – было изобретено во второй половине нулевых, дабы показать абсолютное сырьевое превосходство России. Превосходство, рассеивающееся как дым, при первом же ухудшении мировой конъюнктуры. Но так уж повелось, что ни в царской России, ни в Советском Союзе, ни в России постсоветской экономические компетенции бюрократическим спросом не пользовались. А зря – мы бы многое могли поведать власти предержащим.
Одно из таких «откровений» заключалось бы в том, что коннотация пустого термина «энергетическая сверхдержава» была изобретена ещё в 1930-х.
А те, кто подкорректировал эту фразу, стали верными продолжателями пропагандистских усилий Сталина.
Смысл вот в чём. Несмотря на то что в 1929 – 1932 годах удельный вес машин и металлов в общем объёме советского экспорта составлял 1 – 2%, а выручка – всего 50 млн рублей, советские экономисты уже тогда считали, что народное хозяйство СССР стало индустриально развитым (зачем в таком случае было пропагандировать индустриализацию, непонятно). В те годы, по официальным данным, удельный вес промышленных товаров в общем объёме советского производства составил 61%, а в 1933 – 1937 годах – и вовсе 73%.
Однако, по классификации Брюссельской конвенции, готовые изделия в СССР в те времена составляли всего 18 и 21% соответственно, тогда как у США в 1933 – 1937 годах этот показатель был 35%, у Японии – 61%, у Франции – 67%, у Англии – 74%, а у Германии – 78%. Объяснения разночтениям научились находить уже тогда: «Высокий процент готовых изделий в экспорте Англии, Франции, Японии объясняется не только тем, что эти страны являются высоко индустриальными странами, но и тем, что они бедны сырьём, и в силу этого они могут вывозить главным образом готовые изделия».
Бедные немцы, англичане, японцы! Оказывается, они исключительно из-за сырьевой бедности вынуждены производить на экспорт готовые изделия! Посочувствуем и нашим экономическим «светочам»: в те годы они не знали термина «энергетическая сверхдержава». Хотя вполне могли бы назвать первое государство рабочих и крестьян «сырьевая сверхдержава».
***
Что ж, получать «дань» с крестьян натурой не удалось. Не намного успешнее стала и кампания по обложению населения налогами и сборами. Тогда за счёт каких средств проводилась индустриализация? Об этом – в следующих, не менее шокирующих публикациях.
