ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II:
1 декабря (18 ноября по ст. ст). Получилось невероятнейшее известие о том, что какие-то трое парламентёров нашей 5-й армии ездили к германцам впереди Двинска и подписали предварительные с ними условия перемирия! Подобного кошмара я никак не ожидал. Как у этих подлецов большевиков хватило нахальства исполнить их заветную мечту – предложить неприятелю заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны?
Дневники императора Николая II. М., 1992.
ИЗ ПИСЕМ И ДНЕВНИКОВ КОМАНДИРА 14-Й ПЕХОТНОЙ ДИВИЗИИ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА ПОЛКОВНИКА МИХАИЛА ДРОЗДОВСКОГО:
7 декабря (24 ноября по ст. ст.). За последние дни произошли такие события, что окончательно опустились руки – эти кустарные мирные переговоры, созданные кучкой немецких шпионов и осуществлённые давлением слепой стихийной массой, – докончили всё. Сами по себе, своими силами, мы уже вернуться к войне не можем, даже хотя бы к оборонительной, ввиду абсолютного разложения армии. Почётного мира для нас уже не будет. Насколько я ориентирован – нет никаких надежд извне. Всё это развязывает руки. Тотчас по получении распоряжений о перемирии я поехал в Яссы, ничего ещё определённого не знаю – события начинают принимать слишком острый характер; хотя кругом всё так запутано, так темно, что трудно разобраться – в стороне же от событий не останусь. Пока помимо моей воли назначен начальником 14-й дивизии. Настроение тяжёлое – эти переговоры о мире точно публичная пощёчина, от оскорблённой гордости некуда уйти, негде спрятаться. Сердце отравлено ядом.
Ещё 20-го получил Георгиевский крест (Дроздовский так именует орден Св. Георгия 4-й степени. – Ред.) по давнишнему представлению – единственный орден, к которому я никогда не был равнодушен… а между тем у меня теперь никакой радости в сердце, нисколько не стало легче на душе от этого маленького белого крестика… От жизни страны, от всего, что делается внутри её, мы отрезаны почти совсем, не получаем почты и газет.
19 (6 по ст. ст.) декабря. У нас на фронте всё уже доходит до последнего предела развала, и я уже ни с чем не борюсь, ибо это совершенно бесполезно, – просто наблюдаю события. Как счастливы те люди, которые не знают патриотизма, которые никогда не знали ни национальной гордости, ни национальной чести.
23 (10 по ст. ст.) декабря. Россия погибла, наступило время ига, неизвестно на сколько времени, это иго горше татарского. Я же принял определённое решение: приехал в Яссы, взял себе отпуск на 5 дней, складываю с себя звание начальника дивизии, на днях принимаюсь за одно важное дело, о котором конечно писать не могу, почта – дело ненадёжное. Во всяком случае ориентируюсь в политических делах, часто вижусь с иностранцами.
Дроздовский М.Г. Дневник. Берлин, 1923.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛА АЛЕКСАНДРА ЛУКОМСКОГО, БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО.
(В сентябре 1917 г. арестован за участие в выступлении генерала Корнилова, содержался вместе с ним в Быховской тюрьме):
1 декабря (18 ноября по ст. ст.). Около 12 часов дня 18 ноября за подписью Духонина генералу Корнилову была прислана телеграмма, в которой сообщалось, что большевики приближаются к Могилёву и что нам оставаться в Быхове нельзя; что к 6 вечера в Быхов будет подан поезд, на котором нам рекомендуется, взяв с собой текинцев (Текинский конный полк. – Ред.), отправиться на Дон. Когда генерал Корнилов нам сообщил содержание этой телеграммы, я сказал: «Ну, далеко на этом поезде мы не уедем». После обсуждения вопроса о том, как лучше поступить, всё же было решено воспользоваться этим поездом, взяв с собой и текинцев; затем, переодевшись в поезде в штатское платье, на ближайших же станциях слезть и продолжить путь по одиночке, так как в противном случае большевики нас выловили бы из этого поезда. <…> Генерал Корнилов сказал, что сделать переход верхом почти в 1500 вёрст в это время года полку будет трудно; но если мы все пойдём с полком, то это обяжет нас быть с ним до конца. Корнилов предложил нам четырём (Деникину, мне, Романовскому и Маркову) отправиться в путь самостоятельно, а он с полком пойдёт один. «Теперь я оставить полк не могу; я должен идти с текинцами; если же в пути выяснится необходимость мне отделиться от полка, то один я это сделать могу», – закончил Корнилов.
На этом мы и порешили. <…> Попрощавшись с генералом Корниловым и вручив коменданту документы об освобождении нас из под ареста, мы отправились на его квартиру. Там мы переоделись. Романовский превратился в прапорщика инженерных войск; Марков надел солдатскую форму; Деникин и я переоделись в штатское. Я сбрил усы и бороду. <…> Здесь. на вокзале, с болью в сердце я увидел безобразную картину: пьяный офицер-прапорщик сидел между двумя пьяными же матросами, из которых один, обняв офицера, запрокидывал его голову, а другой вливал ему в рот из бутылки водку.
Лукомский А.С. Воспоминания генерала А.С. Лукомского. Том I. Берлин, 1922.
ИЗ ДНЕВНИКА МОСКОВСКОГО ОБЫВАТЕЛЯ НИКИТЫ ОКУНЕВА:
1 декабря (18 ноября по ст. ст.). Всё-таки надо признать, что наши настоящие властители Ленин и Троцкий люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами. Если это и нахалы, то не рядовые, а своего рода гении. Керенский перед ними мелок. <…> В Петрограде, при представлении толстовского «Живого трупа», публика, увидев в последнем акте на сцене городового, сначала несмело, а потом бурно и дружно зааплодировала. Видно, старый друг – лучше новых двух.
7 декабря (24 ноября по ст. ст.). Печальноe известие об убийстве Духонина, к великому сожалению, подтвердилось. Сам Крыленко защищал его, но матросы до того озверели, что убитого Духонина продолжали расстреливать и терзать штыками. Такого варварства и от русских нельзя было ожидать. <…> Английским подданным выезд из России воспрещён, это за то, что англичане не выпустили наших двоих политических эмигрантов, вероятно, задержанных там за какое-нибудь уголовное преступление, совершённое в Англии.
12 декабря (29 ноября по ст. ст.). Воинственному азарту наших преторианцев помогает винное зелье. В Петрограде приступом взяты дворцовые винные погреба, и по всей России громятся всякие винные склады. Вино льётся рекой, в нём товарищи прямо купаются. Никакими силами нельзя приостановить это пьянство. <…> Наш рубль ценится теперь за границей в 4 копейки. В Москве курица стоит теперь 9 рублей, мясо 2 р. 80 к. фунт, масло коровье 6–7 р. фунт, сахар 5–6 р. фунт, башмаки стоят 200 р., мужской костюм 500–900 р. Банкротство России наступило. «Жалкие остатки великой страны», как вчера вслух помыслил какой-то почтенный господин, обходивший труп лошади, которая всё ещё валяется на Лубянке.
13 декабря (30 ноября по ст. ст.). Вот тебе, «бабушка, и Юрьев день, и Милюков!» Декретом народных комиссаров все кадеты признаны «врагами народа», а их вожаки, не исключая и таких «неприкосновенных» лиц, как члены Учредительного собрания, арестуются и предаются Военно-революционному суду.
15 (2 по ст. ст.) декабря. Во всех газетах сегодня сообщается слух о побеге из Тобольска Николая II. Ещё раньше писали о том, что его дочка Татьяна, переодевшись в мужской костюм, бежала в Англию. Застрелился генерал Скалон, участвовавший от русского Генерального штаба в переговорах о перемирии с немцами. <…> По Москве свободно разгуливают австрийцы-пленные. Кажется, заражаются от наших чудо-дезертиров и катаются себе на трамваях да околачиваются около рынков и калошных магазинов.
18 (5 по ст. ст.) декабря. Слухи о побеге Николая II опровергаются. <…> Перемирие с немцами, австрийцами, турками и болгарами заключено до 1 января 1918 г.; сейчас же начнутся переговоры о мире, в которых наши союзники, должно быть, участвовать не хотят. Не говоря уже о кадетах, и социалисты-революционеры предсказывают, что будет заключён похабный мир. Японцы уже совершили оккупацию Владивостока. Вот это дело!
28 (15 по ст. ст.) декабря. Шествует царь-голод, бесхлебица и царица нищеты – безработица. Чернорабочие требуют уравнения платы с рабочими обученными, солдаты – с красногвардейцами, красногвардейцы – с офицерами. Заводы и фабрики вешают на двери замки; банки по неделе совсем закрыты. <…> Воровство, грабежи повсеместные. Если кто ещё не обворован, то не потому, что он принял какие-то меры, а потому, что до него очередь не дошла. «Не разорваться же грабителям! Везде сразу не успеешь!»
Окунев Н.П. Дневник москвича, 1917–1924. Кн. 1. М., 1997.
