ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НЕСТОРА МАХНО:
В первых числах июня анархисты из города Александровска пригласили меня на конференцию по объединению всех александровских анархистов в федерацию. В тот же день я выехал в Александровск помочь товарищам сговориться. […] Я тут же предложил членам совета профсоюза и заводских комитетов план экспроприации всех денежных касс, имеющихся в предприятиях и в Гуляйпольском банке. Я был убеждён, что предприятий мы в своих руках не удержим, даже располагая денежной суммой на первое время. К нам сейчас же уездный и губернский общественные комитеты и правительственные комиссары пошлют войска, которые, для того чтобы их не послали на внешний фронт против Германии, пожелают выслужиться перед властями внутри страны и расстреляют лучшие кадры тружеников, и меня первого из них. Но я считал важным дать идее экспроприации общественных предприятий у капиталистов практический толчок вперёд теперь же, когда Временное правительство ещё не успело совсем обуздать массу трудящихся и направить её по контрреволюционному пути.
Однако большинство членов профсоюза и заводских комитетов убедительно просили меня воздержаться от предложения рабочей массе этого проекта, так как мы, дескать, к этому сами ещё не подготовлены как следует. Мы только оскверним этот справедливый акт трудящихся и тем самым лишим рабочих возможности провести его в жизнь, когда мы их и себя основательно к этому подготовим. […] Групповики тоже пришли к тому, что, проведя мои предложения в жизнь сейчас, когда крестьянство практически не может поддержать рабочих с своей стороны экспроприацией земель у помещиков до сбора хлеба, мы сделаем непоправимый шаг в этой области.
Эти доводы поколебали меня, и я не стал настаивать на своём предложении экспроприировать сейчас же заводы и мастерские. […]
(Махно Н.И. Воспоминания. – Париж, 1936.)
ИЗ ДНЕВНИКА КОРПУСНОГО ВРАЧА В АСИЛИЯ КРАВКОВА (VIIСИБИРСКИЙ АРМЕЙСКИЙ КОРПУС, ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ):
19 мая [1 июня по ст. ст.]. Вопреки провозглашённым лозунгам «без аннексий и контрибуций» – невоюющие наши войска берут храбро приступом и аннексируют города, но… не Германии, а России, налагая на них контрибуции! Массы дезертиров объединяются и на «съез-
дах» выносят ультимативные резолюции с выражением категорических своих волеизъявлений, ничего не имеющих общего с пользой родины и отечества.
21 мая [3 июня]. […] Вместо рот пополнения на фронт приходят одни лишь списки, приветы и красные флаги с надписями «Война до победного конца!» Газетами с гордостью признаётся, что наша-де армия теперь самая свободная во всём мире. А какая ей цена в отношении боеспособности?! Полный разброд сил; нет ни единения, ни взаимного доверия, и тоже превеликая пропасть между солдатами и офицерством! Революцию теперь не отличишь от разбоя, и анархия сделалась подлинной формой правления государства российского.
24 мая [6 июня]. […] Армия наша обратилась в самую свободную на свете республику, но совершенно переставши быть армией […] Какая гримаса действительности, что царская армия оказалась могущественнее свободной армии революционной России! В занятых войсками районах с каждым днём растут случаи грабежей и убийств мирных жителей; особенно страдают несчастные еврейские семьи.
26 мая [8 июня]. […] Комиссар Савинков (оказывается, он – бывший террорист, соучастник убиения Плеве и [великого] князя Сергея Александровича!), урезонивавший взбунтовавшихся рабов, с сокрушением сердца признался, что ничего с ними не поделаешь, как только пустить в ход пулемёты! Значительно поправел!
[…] Были мы под самцодержавием царя и его слуг, теперь попали под самодержавие толпы и проходимцев, облекшихся в одежду защитного цвета «революционеров» и «социалистов».
[…] Внутри России – картина универсальной разнузданности. Энергия разрушения всё ширится и углубляется. С нетерпением ожидаем как мессии появления на сцену к[акого]-либо провиденциального человека, взявшего бы крепко в свои руки власть диктатора. При царском самодержавии мы власть ненавидели, держа кукиш в кармане смиренно, при революции же теперь, с её пляской бессилия и сверхсвободным проявлением бесшабашного разгильдяйства – презираем её! Широко раскрылась поганая пасть зверя, вскормленного попустительством, потворством, подуськиванием и разжигательством, упоённого анархической свободой! […]
27 мая [9 июня]. […] Керенский на меня производит впечатление не государственного ума человека, а лишь велеречивого жонглёра, отличного митингового оратора. […] Комик! Россия трещит по всем швам от грубого бесчинства и безобразия раскрепощённой в своих животных инстинктах подлой толпы, а министр нас, объятых ужасом обывателей, утешает, что это-де пустяки, «не анархия, а лишь проявление народовластия в примитивной форме»! Благодарим покорно!
(Кравков В.П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. – М.: Вече, 2014.)
ИЗ РЕПОРТАЖА Л.В. АССИАРА (КТО СКРЫВАЛСЯ ПОД ЭТИМ ПСЕВДОНИМОМ, НЕИЗВЕСТНО ДО СИХ ПОР) О ВИЗИТЕ А.Ф. КЕРЕНСКОГО НА СЕВЕРНЫЙ ФРОНТ:
[25 мая (7 июня)] Здесь Керенский говорил с солдатами дивизии, разъясняя им, что армия свободного революционного народа должна быть могущественнее прежней армии царей. Она должна внушать уважение друзьям и старым врагам. Министру стал возражать один из солдат, который обратился к Керенскому с вопросом.
– Зачем мне земля и свобода, – продолжал он, – когда меня убьют? Нам нужен мир, а не свобода.
А.Ф. Керенский, на красноречие которого реплики солдата подействовали разжигающе, стал образно доказывать ложность, извращённость, гражданскую несостоятельность тенденций большевизма. Всё это время солдат, угрюмо смотревший на министра, перебивал его отдельными бессвязными, нечленораздельными выкриками, наконец воскликнул:
– Нам надо войну кончать мирно!
В этот момент А.Ф. Керенский, подойдя вплотную к солдату, глядя в упор, резко негодующе воскликнул:
– Молчать, когда говорит военный министр!..
Наступила долгая мучительная пауза. При абсолютной тишине, при молчании потрясённых солдат прошло полминуты. А.Ф. Керенский, всё время смотревший в зажжённые злым огнём глаза солдата, продолжал речь, говоря о борцах за свободу, о желании некоторых в эту тяжёлую минуту прикрыть великими идеями мира затаённые шкурные интересы, позорную трусость рабов. […]
– Командир полка […], приказываю вам освободить этого солдата от военной службы. Отошлите его в деревню, опубликуйте в приказе, что революционной армии не нужны трусы. Наступила гробовая тишина. Солдат побелел и беззвучно упал ничком в глубоком обмороке. […]
– Каждый солдат, – говорил Керенский, – должен не только хотеть жить, но и умереть за великие идеалы революции. Этого требует от него разум раскрепощённого человека.
Пламенная речь министра вызвала бурю долгих оваций.
(Ассиар Л.В. Силуэты революции. Керенский на фронте. – М.: Набат, 1917.)
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА 8-Й АРМИИ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА ЭДУАРДА ВЕРЦИНСКОГО:
До своего приезда 3 [16] июня в штаб армии я с генералом Корниловым не встречался. […] Лавр Георгиевич Корнилов был ниже среднего роста, очень сухой, с коротко остриженной головой, с несколько выступающими скулами и раскосыми глазами. По рождению он был забайкальский казак, и в нём сказывался киргизский тип. Небольшие карие глаза большей частью он скромно опускал, лишь от поры до времени останавливая на собеседнике свой проницательный взгляд. Лицо всегда сосредоточенно спокойное, почти никогда не улыбавшееся, на котором в минуты сильных переживаний внешне ничего не отражалось. Руки небольшие, пальцы тонкие. На указательном пальце правой руки он носил простое золотое кольцо с золотой печаткой и инициалами, которым, перебирая бумаги или разговаривая, он иногда ударял по столу. В жизненных привычках был крайне непритязателен, в обхождении скромен. Был очень вынослив, хотя физически скорее слаб и страдал сильными головными болями. Духом непоколебим и твёрдой воли. В работе крайне добросовестен и настойчив. С подчинёнными общителен, но не разговорчив. […]
В начале июня в армию прибыл бывший военный министр А.И. Гучков и, как офицер запаса, выразил желание поступить в один из полков так называемой Дикой дивизии. Однако в полках дивизии его кандидатура была забаллотирована офицерами, и его поступление в боевую армию не состоялось. Обедая в штабе армии, Гучков пространно жаловался на развал армии. Помню, меня возмутили эти жалобы со стороны Гучкова, который в достаточной степени приложил свою руку, чтобы ускорить развал, и я ему задал вопрос, им или не им был подписан ряд приказов, узаконивших этот развал. Гучков должен был признать, что они подписаны им, хотя и приводил разные «но». Настроен он был весьма пессимистически и тогда же предсказывал, что Учредительное собрание вряд ли удастся собрать.
(Верцинский Э.А. Год революции. Воспоминания офицера Генерального штаба за 1917–1918 года. – Таллин, 1929.)
