Огненный бык 1970-х
«Высоцкий, в отличие от Галича, был в чём-то советский поэт. Поиск «социализма с человеческим лицом» был очень характерен для Таганки»
«Всё не так, ребята…»: Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег / сост. Игорь Кохановский, предисл. Дмитрия Быкова. – Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. – 512 с., ил. – (Великие шестидесятники)
Фото: OZON.RU
Единственное, что вызывает изумление в выходных данных этого сборника, – название серии. Высоцкий, наверное, был великим шестидесятником, но ещё более великим он был семидесятником, и, хоть и умер в год Московской Олимпиады, все последние годы Советского Союза тоже прошли под знаком его песен: «Ой, Вань, гляди, какие клоуны…» – это же о всё брежневской и во много о постбрежневской России тоже.
И вообще Высоцкий был, есть и остаётся важнейшим автором не только ХХ века, но и во многом XXI, ведь его собрание песен – настоящая энциклопедия советского не только быта, но и образа мыслей, а значит, энциклопедия и наших дней, ведь современная Россия не просто наследница СССР – она его часть, здесь всё и все – оттуда.
В сборник – возможно, его стоило бы назвать по тексту Андрея Битова «Последний огненный бык» – вошли мемуары самых разных людей: от режиссёра, «начальника» Высоцкого на Таганке Юрия Любимова до коллег по театру Аллы Демидовой и Валерия Золотухина, от писателя Андрея Синявского до кинорежиссёров Геннадия Полоки и Эльдара Рязанова. Открывает книгу вступительная статья Дмитрия Быкова, который пишет, в частности, об эпидемии самоуничтожения, охватившей интеллигенцию на рубеже 1970-х: одни, как актёр Олег Даль, сжигали себя алкоголем, другие, как писатель Юрий Трифонов, – непосильным трудом. Не был исключением и Высоцкий: «Поздний Высоцкий – Высоцкий страшно раздражённый. Оно и понятно: в условиях, где почти ничего нельзя сделать и даже искусство уже не спасает, единственным возможным образом жизни становится саморастрата, сжигание свечи с двух сторон. Почти все заметные и одарённые люди конца 1970-х – начала 1980-х заняты самоуничтожением, а их пытаются удерживать; естественно, их это бесит».
В книге – не только воспоминания, но и интервью с людьми, знавшими Высоцкого, например, Максим Цибульский беседует с композитором Владимиром Дашкевичем, много работавшим в Театре на Таганке. Он говорит в том числе о «советском» подтексте творчества: «Высоцкий, в отличие от Галича, был в чём-то советский поэт. Поиск «социализма с человеческим лицом» был очень характерен для Таганки, и Высоцкий этого принципа придерживался. В этом смысле, как мне кажется, Галич Высоцкого несколько пугал, потому что один шаг – и человек мог перейти на ту сторону». При этом Дашкевич считает, что «сочетание игрового и социального накала, как это было у Галича, у Высоцкого не получалось. Игра была сильнее, чем социальная составляющая.
И вообще социального начала он, в общем-то, избегал».
С этим хотелось бы поспорить – Высоцкий, создав галерею позднесоветских типов, сравнимых с зощенковскими, был, конечно, социален до последней точки. Просто социальность эта была иной, более художественной и менее агитационной.
Тот же Дашкевич говорит и о принципиально разных системах измерения, когда вспоминает, как пришёл к Высоцкому в гримёрку после «Преступления и наказания»: «Я сказал: «Володя, ты так играешь, что я боюсь, что ты просто помрёшь на сцене». Он усмехнулся и сказал: «Да нет, на этом спектакле не помру. Вот когда я Гамлета играю, то тут всяко может получиться…» Он так это сказал, что я понял: это говорится всерьёз, он основательно чувствовал, что смерть за ним ходит». 18 июля 1980 года, за неделю до смерти, он в последний раз сыграл на сцене, это был «Гамлет».
Свод законов Чингисхана
«Вино в Золотой Орде являлось редким, а следовательно, очень дорогим напитком»
Бертольд Шпулер. Золотая Орда. Монголы на Руси. 1228 – 1502 – Пер. с нем. С. Чупрова. М., Центрполиграф. 2017. – 510 c.
Фото: OZON.RU
В книге немецкого историка-востоковеда Бертольда Шпулера (1911 – 1990) история Золотой Орды рассматривается из перспективы не только политической, но и культурной. Автор пишет о религии и военном деле, экономике и праве (в приложении публикуются фрагменты законов Чингисхана, известных как «монгольская яса»), искусстве и таких любопытных явлениях, как одежда и питание. Без последнего не обойтись. Пища была качественной, зарубежные дипломаты «получали в Орде чётко отмеренные порции верблюжьего мяса и рыбы, а также кумыс (вместо него по желанию выдавали вино), пшённую кашу и лошадей для забоя». Причём замену кумыса на вино можно считать привилегией, ведь «суровый климат кыпчаковских степей не позволял разводить виноградники, за исключением местностей, прилегающих к Крыму, где погодные условия были такими же, как на Кавказе. Поэтому вино являлось редким, а следовательно, очень дорогим напитком».
В России кыпчакские степи также часто называют кипчакскими, по самоназванию народа кипчаки (те же кыпчаки, они же половцы), а вся Великая степь, раскинувшаяся в своё время от Дуная до Иртыша, носит имя Половецкой.
На немецком языке книга вышла в 1965 году, но это второе издание, первое же появилось в Лейпциге ещё в 1943-м, этим и объясняется не только известная археологичность языка и устарелость подхода ко многим проблемам, но и пассажи, которые автор посвящает России – например, такой: «Монголы в большинстве своём не расселялись на русских территориях, да и русским ещё не удалось достичь такого уровня развития культуры, чтобы своим жизненным укладом оказать влияние на другие народы. В результате культура Передней Азии и исламская религия у татар Золотой Орды легко перемешались друг с другом, а между завоевателями и русскими не возникло необходимости проводить коррекцию в вопросах культуры, языка и религии. На берегу Волги возникло своеобразное государство, которое не оказывало существенного влияния на покорённых им русских и не изменило сути их естества. Однако вынужденная изоляция, в которой Русь оказалась вследствие владычества татар, а также существенные различия в христианском вероучении по сравнению с Западом привели к возникновению предпосылок того, что между Восточной и Западной Европой пролегла непреодолимая пропасть, которая сохранилась до наших дней». Если вспомнить, как схожим образом советские историки трактовали отношения Руси и Орды («иго» остановило развитие страны), как им противостояла точка зрения евразийцев, афористично сформулированная Петром Савицким как «без «татарщины» не было бы Руси», становится понятна роль идеологии в трактовке прошлого.
Шпулер, сделавший после войны карьеру в университете Гамбурга и ставший приглашённым профессором многих университетов мира, от Стамбула и Бордо до Багдада и Лос-Анджелеса, оставался консерватором до конца жизни, его административной работе пришёл конец в 1967-м, когда он крикнул протестовавшим студентам «Ваше место в концлагере!» Тут-то ему и припомнили и участие в штурмовых отрядах, и руководство ячейкой нацистской партии, и работу на гестапо в качестве переводчика с еврейского. Тёмные страницы биографии не отменяют достоинств книги, в которой много занимательного, но они остаются неисчезающей частью истории науки, поскольку помогают лучше понять многие акценты и оценки.
«Во время войны патриотом были вы, а на фронте был я»
Большевик, офицер-фронтовик, комиссар Временного правительства, профессор МГУ, эмигрант… Изданы мемуары одного из создателей математической биологии Владимира Костицына
Костицын В.А. «Моё утраченное счастье…»: Воспоминания, дневники. В 2 томах. / Вступ. статья, сост., подгот. текста, коммент. В.Л. Гениса. – М.: «Новое литературное обозрение», 2017. – 784 + 440 с.: ил. (Серия «Россия в мемуарах»)
Фото: OZON.RU
Начало ХХ века в России было богато на яркие личности, но даже в их ряду не теряется фигура Владимира Костицына. Выдающийся учёный, один из создателей математической биологии, он занимался и политикой, был большевиком вплоть до начала Первой мировой войны, учился в Сорбонне и отказался от приглашения Ленина войти в ЦК партии (чем, возможно, спас себе позже жизнь). После Февральской революции стал комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, среди заслуг – арест Деникина, а позднее подавлял большевистский мятеж в Виннице. Уйдя из политики, стал профессором МГУ, членом Государственного учёного совета, возглавил Геофизический институт.
По наблюдательным замечаниям и оценкам Костицына можно представить, насколько он был умён. Это понятно и по биографии. Почувствовав в конце
1920-х необратимые изменения в советской жизни, Владимир Костицын по делам поехал в Париж и оттуда уже не вернулся. Многие из его коллег, упомянутых в книге, погибли в конце 1930-х.
В указателе к двухтомнику дневников и мемуаров Костицына (многие написаны в форме обращения к покойной жене) – сплошные знаменитости: от Плеханова и Керенского до Тимирязева и Луначарского. Последнему уделено особенно много внимания, поскольку мемуаристу приходилось с ним много общаться по делам. Видный партийный работник и нарком просвещения, на деле Луначарский в конце 1920-х интересовался только своими проблемами. Отмечая его «болтливую лжедоброту» и «поверхностную нахватанную эрудицию», Костицын пишет об абсолютном непрофессионализме наркома: к нему «было невозможно попасть. Я помню, как с директором Пулковской обсерватории А.А. Ивановым мы, по срочному делу, три часа ждали приёма у А.В. Луначарского, и перед нами был немедленно впущен только что пришедший чтец-декламатор Сережников, который должен был исполнить перед Анатолием Васильевичем его поэмы, а после Сережникова Луначарский немедленно уехал. Между тем А.А. Иванов приехал специально из Петрограда, чтобы разрешить несколько важных дел, где именно нужен был нарком, а не его заместитель».
Деловые качества Луначарского всегда оставались под вопросом. Как вспоминает Костицын, «в Совнаркоме при мне и других представителях профессуры Луначарский оправдывался тем, что, зная тяжёлое положение государства, он не рисковал поднимать вопрос о вузах. На это он получил правильный ответ: «Ваше дело было представить нам все ваши нужды, как они есть, не урезая их, а наше дело в Совнаркоме было бы урезать, если необходимо». Эта была правильная государственная точка зрения, то, чего не хватало тогдашнему Наркомпросу».
Анатолий Васильевич Луначарский и Владимир Ильич Ленин. 1 мая 1920
Фото: ПЁТР ОЦУП/«РИА НОВОСТИ»
Читаешь как какую-то комедию абсурда: революция победила, строится новое общество, а у важнейшего института по делам образования, определяющего будущее страны, отсутствует государственная точка зрения!
А всё почему? Анатолий Васильевич увлекался балеринами!
«На этот счёт в Москве ходило много анекдотов, и вот один из них, грубый, но совершенно точно передающий атмосферу в Наркомпросе. Приезжает ответственный провинциальный работник в Москву; перед отъездом заходит в ЦКК к Ярославскому, и тот спрашивает его: «Ну как, успели всё сделать, смогли всех повидать?» «Да, в общем, успел, – отвечает тот, – только вот, товарищ, надо вам как-нибудь вылечить желудок товарища Луначарского». «А что?» – «Да вон, как ни зайдёшь, всё слышишь: или «они с Рутц» или «они с Сац». Рутц и Сац были актрисами, фаворитками Луначарского, из которых вторая вышла за него замуж и была впоследствии причиной его немилости».
Поведение определялось эпохой. Вот выдающийся математик Николай Лузин ведёт себя как уж на сковородке: одних настраивает против Костицына как против большевика, других – как против бывшего офицера. В истории их конфликта отражается всё двуличие эпохи: «Неожиданное сопротивление я встретил со стороны Николая Николаевича Лузина. (…) он ответил мне: «Да, конечно, очень хорошо было бы, если вы смогли бы возобновить вашу научную работу. Ведь сам наш народный комиссар Луначарский приглашает интеллигенцию на помощь в борьбе с мраком невежества. Святые слова!..» Я ответил, что можно только радоваться, если призыв будет услышан, и со своей стороны, как наследственный просвещенец, о том только и мечтаю, чтобы отдать все мои силы на помощь власти в этом направлении. И тут вдруг лицо его исказилось яростью, и он заговорил в другом духе: «Как можете вы, бывший офицер, человек, умеющий владеть оружием и обладающий боевым темпераментом, добиваться спокойного места в университете, когда на юге идёт борьба за счастье России против безбожников, убийц и обманщиков».
Я весьма холодно сказал ему: «Если таковы ваши политические симпатии, никто не мешает вам сделать то, что вы советуете мне. Тем более что и во время войны патриотом были вы, а на фронте был я». Сказав это, я повернулся и ушёл, не прощаясь. Впоследствии я узнал, что он вёл против меня кампанию среди профессоров, говоря правым: «Вот смотрите, ведь это человек, который много лет участвовал в революционной борьбе. Для науки нужны чистые руки, а у него они – в крови». И левым он говорил: «Офицер в царской армии; человек, любящий науку, не лезет в эти дела». Всё это не помешало ему, несколькими месяцами позже, когда я был избран факультетом, меня поздравить. Его двойственность, а иногда и тройственность я знал хорошо, но наивно полагал, что наши добрые отношения (с 1902 года!) помешают ему так проявляться по моему адресу».
Не помешали ничему – Лузин стал академиком и, несмотря на преследования в 1930-е, продолжал заниматься наукой, трёхтомник его работ начал готовиться ещё при Сталине. А вот Владимир Костицын умер во Франции, где был признан выдающимся учёным. «В предвоенные годы, пишет в предисловии составитель книги В.Л. Генис, Костицын не имел постоянного жалованья и время от времени подрабатывал, выполняя задания по прикладной геофизике (его финансовое положение несколько улучшилось лишь в 1939 году, когда в качестве научного сотрудника (chargederecherche) он был приглашён в Национальный центр научных исследований Франции, в котором с 1951 года и до конца жизни работал ведущим научным сотрудником (maitrederecherche), но его труды по математическому моделированию глобальных квазипериодических биогеохимических и климатических процессов получили мировое признание». К сожалению, учёный так и не получил достаточной академической поддержки, чтобы говорить о больших наградах или университетских званиях.
После его прочтения ещё хочется установить мемориальную доску в Петербурге?
